В фильме «Нюрнберг» зверства фашистов намеренно показаны с документальной точностью. Режиссер Николай Лебедев признается, что ему надо было добиться ощущения шока у зрителя — подобного тому, который испытали участники и гости трибунала. О том, почему иностранцы играли немецких генералов, чем Калининград похож на Нюрнберг и как Безруков стал прокурором, постановщик рассказал «Известиям» накануне главной премьеры весны. Картину от российского дистрибутора игровых и анимационных фильмов «НМГ Кинопрокат», входящего в холдинг «Национальная Медиа Группа», можно увидеть в российских кинотеатрах уже 2 марта.
«Важно было не перегнуть палку»— От предыдущей премьеры картины «Экипаж» до выхода «Нюрнберга» прошло семь лет. Долго работали?
— «Нюрнберг» занял четыре года работы. Год я писал сценарий, в основе которого лежит роман Александра Звягинцева «На веки вечные». Два года мы снимали картину. А год выпал на пандемию и полный локдаун. Кино не снималось, но я продолжал работать над этим материалом.
А до этого я три с половиной года разрабатывал другой проект — «Мастер и Маргарита». Проект, который, к сожалению, не состоялся из-за финансовых проблем. Я ждал, и довольно долгое время, что «Мастер…» возобновится. К сожалению, этого не произошло.
— Не было ли у вас желания всё бросить и, сославшись на пандемию, отказаться от фильма, махнуть рукой от безысходности?
— Нет, нет. Я хотел сделать эту картину. Потому что меня волновала человеческая история, которая в ней рассказывается. Честно говоря, я не из тех, кто может себе позволить махнуть рукой. Тем более на проект, которому посвятил столько времени и вложил в него силы физические и душевные.
Мы должны были начать съемки 18 марта 2020-го года в Чехии. А 16 марта по всему миру был объявлен тотальный карантин. Год вся группа оказалась в простое. Я, сидя дома, занимался переработкой сценария. Никто не знал, возобновится ли работа или же «Нюрнберг» так и останется в числе несущественных проектов. И только в январе 2021-го года мы вернулись в Чехию. С марта должны начать съемки вновь. И тут мне диагностировали ковид, съемки опять отодвинулись.
Сложности и дальше были на каждом шагу. В Чехии вышел закон, по которому запрещалось собираться больше 30 человек вместе. А у нас сотни статистов. Да и сама группа огромная. Потом появился десятидневный карантин для приезжающих в страну, за нарушение которого — уголовная ответственность. В общем, это было очень сложно.
Из-за карантинного запрета въезда в Германию Дворец правосудия в Нюрнберге пришлось снимать в Калининграде, где мы нашли здание со впечатляющей немецкой архитектурой. В павильонах «Мосфильма» художник-постановщик Юлия Чарандаева выстроила декорацию в строгом соответствии с реальным Залом 600. Съемки также проходили под Москвой — в самом прямом смысле слова: в старинных подземельях мы снимали нюрнбергские катакомбы.
— Немецкий актер Тиль Швайгер по идейным соображениям отказывается играть фашистов. Возникли ли у вас трудности с приглашением иностранных артистов на роль немецких генералов?
— Не припомню, чтобы по такого рода соображениям кто-либо отказался от фильма. Была ситуация, что не сходился график, а в принципе актеры откликались с большим интересом. Мы прекрасно находили общий язык и продолжаем общаться. Они все болеют за картину и ждут возможности увидеть ее на экране.
Они проживали судьбы своих персонажей, в том числе и отрицательных. Пытались понять их, но при этом не оправдывали. Это большая разница. Но они не играли карикатурных кукол. Знаете, как иногда бывает: мол, это плохой человек, значит, мы изображаем что-то абсолютно шаржированное и утрированное. Нет.
— Как соблюсти грань и не скатиться в карикатуру?
— Актеры изучали кинохронику, фотоматериалы, читали воспоминания об этих исторических фигурах. Они точно понимали, кого играют, характер персонажей, каковы взгляды этих людей. И старались передать всё очень достоверно.
Важно было не перегнуть палку, не представить на экране, например, Геринга карикатурным персонажем, которого когда-то в нашей пропаганде презрительно называли «летающий боров». В реальности он был сложным, харизматичным, сильным. И тем становился еще страшнее: отнюдь не глупый, проницательный человек встал на сторону зла.
Когда мы понимаем, что речь идет не об абстрактных монстрах, а о людях, шаг за шагом превративших мир в кошмар, то давняя уже история становится пугающе близкой и злободневной. Как они стали уничтожать в себе человеческое, при этом оставаясь примерными семьянинами и любящими отцами, как превратились в исчадия ада, которые уничтожили полмира? Об этом наша картина. Хотелось бы, чтобы «Нюрнберг» звучал как предостережение.
— Вам было принципиально, чтобы немцев играли иностранцы?
— Мы об этом сразу договорились с продюсерами. Поскольку не хотелось игры в поддавки. Такого рода решение помогает более достоверно и драматично рассказать историю.
— Вы общаетесь сейчас с актерами?
— Вот сейчас мне пишут из Чехии, из Америки, из Германии. Желают хорошей премьеры. Спрашивают, когда они смогут посмотреть картину.
— А смогут ли они в своих странах увидеть «Нюрнберг»?
— Мне хочется, чтобы у картины была широкая зрительская судьба. И, судя по нашим иностранным партнерам, которые работали над картиной, все понимали и чувствовали эту историю так же, как мы. Думаю, что часть зрительской аудитории, которая могла бы смотреть эту картину за рубежом, откликнулась бы на нее тоже. Мне так кажется. В ней подняты вопросы, актуальные во все времена.
«Роль главного обвинителя от СССР мог сыграть только Безруков»— Говорят, вы сразу знали, что картина не получится без Евгения Миронова. Как утверждали известных актеров на роли?
— Если говорить о том, кто сразу был утвержден, так это Сергей Безруков. Когда я размышлял о том, кто может сыграть роль главного обвинителя от СССР Романа Руденко, мне показалось, что Безруков может передать внутреннее состояние этого персонажа очень точно. Позвонил, предложил роль в «Нюрнберге», и он сразу сказал «да». Даже сценарий не читал. Такая степень доверия очень дорога.
А Евгений Миронов тщательнейшим образом изучал сценарий. Мы проводили с ним многочасовые репетиции онлайн, разбирая сцену за сценой. Миронов — актер в высшей степени скрупулезный, въедливый. Он каждую реплику «пробует на вкус». Это уже третий наш совместный проект. С Женей мы познакомились 25 лет назад на «Змеином источнике», моем первом полнометражном фильме. Миронов сыграл в нем очень важную роль, а потом мы продолжили сотрудничество на «Апостоле», который я помогал доснимать.
— Почему доверили главную роль Сергею Кемпо, который прежде снимался у вас в небольших ролях?
— Я подумал о нем, когда писал сценарий «Нюрнберга», поскольку предыдущий опыт совместной работы мне пришелся очень по душе. Кемпо отлично справился с ролью бортпроводника Андрея в «Экипаже», да и очень хорошо потрудился в «Легенде № 17», где он играл хоккеиста Зимина. Он очень сильный театральный актер. А в кино ему нужно просто создать возможность правильно существовать на экране, и дальше он всё сделает замечательно. В нем есть редкостное качество — он настоящий. Историю персонажа пропускает через себя и способен кардинально преображаться безо всякого грима.
В «Мастере и Маргарите» он должен был играть Бездомного. Когда я говорил с продюсерами «Нюрнберга» о Кемпо, показал его пробы на эту роль. Они сказали: «Отличные пробы — но ведь он здесь играет сам себя, а нам нужен совершенно другой тип!» Я засмеялся: Кемпо абсолютно не похож на Бездомного — как и на главного героя «Нюрнберга» Игоря Волгина, кстати. Просто он до такой степени убедителен в каждой роли, и невозможно представить себе, что в жизни это совершенно другой человек. Он привносит в кадр стопроцентную достоверность. Не работает на штампах.
В «Нюрнберге» мы наблюдаем процесс глазами героя Сергея Кемпо. Вот он просочился на галерку, увидел какой-то фрагмент судебного заседания. Больше не может себе позволить. У него другие задачи. Он только прикоснулся к происходящему, но не является прямым участником.
— В фильме демонстрируются результаты зверств фашистов. Абажуры и сумочки из человеческой кожи, сшитые в концлагерях. От одного вида становится жутко.
— Для фильма художник по спецэффектам Петр Горшенин сделал почти реальную бутафорию из силикона. Кроме абажура и сумочек, была еще засушенная голова узника Освенцима, которая стояла на столе коменданта концлагеря. Я понимал, что они не настоящие, но они всё равно вгоняли в ужас. Но мы намеренно в картине изобразили зверства фашистов с документальной точностью. Надо было добиться, чтобы зритель ощутил шок, подобный тому, который испытали участники и гости трибунала, когда перед ними были представлены все эти вещественные доказательства. Надо было добиться понимания, что всё это — не фикция, не киношка, это происходило в реальности и нельзя допустить повторения.
— Но есть не такие впечатлительные зрители?
— Многие зрители что-то видели, что-то слышали о Нюрнбергском процессе, но относятся к этому как к «делам давно минувших дней». Но на самом-то деле это было недавно, с начала Великой Отечественной войны прошло немногим больше 80 лет. Для истории человечества — миг. И фашисты не чудовищные монстры с другой планеты, они были людьми — можно сказать, такими же, как и мы, только презревшими человеческие законы и поэтому превратившими планету в пылающий ад. Стоит задуматься об этом всерьез и именно сейчас.
Ведь баланс в нашем мире хрупок, его легко можно изменить. И важно сохранять в себе человеческое, не поддаваться искусам и не переходить на сторону зла. Об этом я и рассказывал.
«Ориентировался я, скорее, на Спилберга»— Есть в вашем фильме что-то от Хичкока, его картины «К северу через северо-запад». Не им ли вы вдохновлялись?
— Я очень люблю Хичкока. Он невероятно психологичен, драматичен и при этом визуально точно рассказывает истории. Но сказать, что, обратившись к «Нюрнбергу», я держал в голове образы картины «К северу через северо-запад», не могу. Скорее, размышлял о том, как в принципе выстроены отношения мужчины и женщины у Хичкока. Он виртуозно рассказывал такие истории.
А ориентировался я, скорее, на Спилберга. На его умение захватить внимание зрителей, увлечь их интересным рассказом. Мне было важно, чтобы «Нюрнберг» не превратился в хронику судебного процесса. Потому что, в таком случае, правильно было бы просто посмотреть документальные кино- и фотоматериалы.
Снимая, думал о том, как обычные люди попадали в эти жернова истории. Как сложно им было выстоять, какой силой они должны были обладать, при всей их внешней хрупкости. И персонаж Любы Аксеновой такой.
— В сценарии вы вплели историю своей семьи. Для вас это было важно?
— Очень важно, потому что единственный способ затронуть общие болевые точки — рассказать о боли личной. История моего отца — фабульный предлог для развития истории героев. Он всю жизнь искал могилу своего 19-летнего брата, который погиб в Австрии, в местечке Лаксенбург под Веной. Но не нашел. Искал, где похоронен его отец, мой дед, которому было 40, когда он погиб под Харьковом в мае 1942 года.
Когда началась война, мой папа сам был ребенком. И для него Великая Отечественная стала очень личным знаковым событием. Он остался круглым сиротой. Вся жизнь двинулась по другому пути: он пошел в военное училище, стал пограничником, хотя намеревался, как предшествующие поколения, продолжить врачебную династию. Отец собирал книги, мемуары военачальников, читал, изучал документы. И я потом перечитывал их.
— Отец не нашел могилы близких. А вы не пытались?
— Мы с братом продолжаем поиски. Уже обнаружили все документы о той могиле, карту и схему захоронения. Это была братская могила, 38 человек. Но дело в том, что после войны могилу перенесли на одно из воинских кладбищ Вены. На какое же конкретно, пока выяснить не можем.
— Какие вопросы важно задать себе, посмотрев фильмы о войне?
— У нас существует привычный штамп: герой вышел изо всех передряг и всех победил, он смелый и крутой. Но на самом деле всё сложнее. Есть такое понятие, как посттравматический синдром. Мы сталкивались с этим, когда происходили афганские события, потом во время чеченской кампании. Но вот не задавались вопросом, как человек, побывавший в пекле, изживает в себе войну. Какие внутренние силы помогают ему справиться с этим и двигаться дальше. Вот это меня волновало очень сильно.
— «Нюрнберг» стал последней картиной, музыку к которой написал Эдуард Артемьев. Он сразу дал вам добро?
— Мы уже работали вместе на «Легенде № 17». Могу признаться, что я всегда смотрел на него с придыханием и даже с некоторой опаской. Потому что Артемьев — гений, выдающийся классик. Я понимал расстояние, которое нас разделяет.
Когда картина была смонтирована, сразу после просмотра Эдуард Николаевич засел за работу. Он присылал мне каждую музыкальную тему. Периодически встречались у него дома, где была оборудована студия. Он что-то предлагал, потом отвергал вариант и тут же наигрывал новый. Жалею, что не записывал эти эскизы Артемьева на магнитофон. Потому что он сам про какие-то варианты потом забывал, а они были великолепны.
Эдуард Артемьев был фантастическим. Он как большой ребенок, такой распахнутый. И при этом мудрейший, умнейший человек. Я вообще не знаю, как он жил в этом жестком мире и сохранял в себе такое светлое, незамутненное чувство гармонии и любви ко всему окружающему.
— Картину выпустили, можно в отпуск. Планируете?
— Нет. Честно говоря, вообще не понимаю, что это такое — отпуск. Но я не страдаю по этому поводу. Отпуск для меня — это смена занятия или обстановки. Могу уехать далеко и засесть за работу над новой картиной. Пишу сценарий, делаю раскадровки, разрабатываю экспликации, выстраиваю мир фильма.
— Скоро ли приступите к работе?
— Уже приступил. Очень захватывающая история! Я мечтал сделать такой фильм много лет. Но не имею права рассказывать подробности. Пока. Работа уже ведется, и очень активная. Через неделю-другую должны выехать на выбор натуры. Так что...
— Ждем!
