Суд идет: Сергей Безруков стал прокурором в «Нюрнберге»

Мрачный интерьер в темно-коричневых тонах, дубовые панели, глушащий шаги серый ковролин, судейский стол, скамьи для подсудимых. На «Мосфильме» — Германия, 1946 год, Дворец юстиции. В разгаре Нюрнбергский процесс, одно из центральных событий ХХ века. Режиссер Николай Лебедев (создатель «Звезды», «Легенды № 17» и «Экипажа»), актеры Сергей Безруков и Евгений Миронов, их коллеги из девяти стран снимают ключевую сцену фильма «Нюрнберг» — речь советского обвинителя Романа Руденко в зале 600.

«Известия» стали информационным партнером проекта, и это не случайность — в свое время процесс освещали лучшие корреспонденты издания. Их очерки и репортажи сами по себе могли бы стать сюжетом пронзительного фильма. Первый авторский текст «Суд идет!» (24 ноября 1945 года) написал для «Известий» Лев Шейнин — помощник Романа Руденко, в будущем писатель-криминалист. С удостоверением газеты в Нюрнберге работали писатели Илья Эренбург и Всеволод Иванов, журналисты Роман Кармен и Михаил Долгополов.

Одной из машинисток, протоколировавших ход заседаний, была Тамара Носова, которая после войны заведовала машинописным бюро «Известий». Много лет спустя она вспоминала: «Окна машинисток выходили на тюремное здание. У нас были пропуска, и мы в редкие свободные минуты могли присутствовать на заседаниях. И вид фашистских главарей, и эта тюрьма, и жуткие тексты, которые нам диктовали (о пытках в гестаповских застенках, о преступлениях в концентрационных лагерях), а то и сам вид преступников — всё это производило гнетущее впечатление. Ну а переводчики, которым приходилось озвучивать услышанное, находились просто в шоковом состоянии. Работа машинистки требовала колоссального напряжения, собранности. Сложная терминология, имена-фамилии. И бешеная скорость: 50–70 страниц за смену!»

Кстати, в «Известиях» Тамара Владимировна работала на том же старом «Ундервуде», что и в Нюрнберге.

Машинистки и переводчики — действующие персонажи фильма. На втором ярусе — зрители в гражданском. Сквозь слуховые окна можно рассмотреть объективы кино- и фотокамер: они показывали процесс миру. Среди них был известинец Роман Кармен, который сделал знаменитый снимок фашистских главарей на скамье подсудимых и запечатлел процесс в многочисленных деталях.

«Небольшой зал нюрнбергского суда на всем протяжении дня переполнен. Дворец юстиции, где происходит суд, — бывшее здание окружного суда в Нюрнберге. … На каждом шагу охрана — американские солдаты с резиновыми дубинками в руках, с увесистыми пистолетами на боку проверяют ваш пропуск. … Чтобы избежать шума в зале суда, все съемки производятся из специальных застекленных боксов, куда в порядке очередности допускаются фотографы и кинооператоры, которых съехалось в Нюрнберг из всех стран мира множество. Подсудимых вводят в зал суда задолго до начала заседания по трое. … Зал радиофицирован таким образом, что вы можете очередное выступление слушать пo желанию на русском, английском, французском и немецком языках. Наушниками снабжены все находящиеся в зале суда, не исключая и подсудимых» («Известия», 25 ноября 1945 года).

На создание ощущения подлинности происходящего брошены все силы съемочной команды и все декорационные мощности «Мосфильма». Точность в деталях — вплоть до сантиметра. Те же цветовая гамма, габариты мебели, оттенок дубовых панелей, материал, из которого сделаны часы. Сложный архитектурный декор. На полу ковролин с глухим серым цветом, как в оригинале: чтобы не было шума, звукоотдачи. Процесс шел год, и нужно было создать пространство, где люди могли бы долго находиться и слушать друг друга. Заходишь в декорацию — и не верится, что это всё искусственное. Кажется, что попал в Нюрнберг.

Вот Руденко (актер Сергей Безруков) сходит со своей трибуны, идет к столам, накрытым бумагой. Резко сдергивает один из листов, под ним самое обычное на вид мыло.

«Предъявляю показания препаратора анатомического института в Данциге Зигмонда Мазора, — обманчиво бесстрастно сообщает он собравшимся. — «Мыло варил я из трупов мужчин и женщин. Из двух варок, в которых я принимал участие, вышло готовой продукции мыла более 25 кг. Для этого было собрано 70–80 кг человеческого жира примерно с 40 трупов».

Зал начинает громко волноваться. Руденко сдергивает простыню, на стенде прикреплены куски дубленой кожи. На столе лампа под кожаным абажуром, кожаные дамские сумочки.

«Это человеческая кожа. Из нее делали дамские сумочки и абажуры. Только наступление Красной армии положило предел этому чудовищному преступлению нацистов. Я хочу предоставить суду еще одно вещественное доказательство. Это находилось на рабочем столе коменданта концлагеря Освенцим в качестве сувенира. Высушенная голова одного из узников».

Все присутствующие вскакивают с мест, шум, люди на скамье подсудимых — верхушка Третьего рейха — брезгливо отворачиваются. Это скандал. Таких моментов в Нюрнберге было немало. Например, неожиданное появление среди свидетелей пленного фельдмаршала Паулюса, тоже талантливо срежиссированное советской стороной.

Между тем Роман Руденко спускается с трибуны и медленно, не сразу, превращается в артиста Сергея Безрукова. Походка еще медленная, грузная, лицо напряжено, а глаза уже знакомые, без стального блеска во взгляде.

— Само участие в этом грандиозном проекте — благородная миссия, — размышляет он. — Молодому поколению необходимо рассказывать, что произошло на Нюрнбергском процессе. Нацистские преступники вполне могли избежать наказания, хотя сегодня мысль об этом кажется чудовищной. В наше время историю переворачивают с ног на голову, допускают грубейшие ошибки, царствует чудовищное непонимание того, что было по-настоящему, да это и знать порой не хотят.

Безруков не раз работал в сложнейшем гриме, но в случае с Руденко сходство минимальное: актер старше своего героя, у него нет украинского говора, тембр голоса ниже. Если зритель знаком с хроникой процесса, он вряд ли сразу поймет, кто перед ним в кадре. Актер объясняет, что это сделано намеренно: аутентичная манера речи отвлекла бы современного зрителя.

— Мне было сложно играть, — делится Безруков. — Во многих сценах мешал говорить спазм в горле, приходилось сдерживать слезы. Здесь множество эмоциональных сцен и монологов, но надо было сдерживаться. Руденко — главный обвинитель, а это предполагает холодный рассудок, от него требуется доказывать. А мне, исполняющему его роль, — не выдавать эмоциональные порывы как внуку своих дедов, гражданину и просто человеку.

Находясь в воссозданном зале 600, трудно поверить, что на самом деле снимается не монументальная судебная драма, а авантюрно-приключенческое кино. И что ни Сергей Безруков, ни Евгений Миронов не являются исполнителями главных ролей. У них, кстати, только одна общая сцена (и это первая совместная сцена во всей их карьере), а так они разведены по параллельным линиям: один выступает на трибуне, другой обеспечивает те самые «сюрпризы», которые преподносит Руденко ошарашенной мировой общественности.

А главным действующим лицом будет совсем другой персонаж, его создатели картины пока держат в секрете, равно как и исполнителя этой роли и основной сюжет «Нюрнберга». Известно лишь, что это молодой человек и что он в Нюрнберге ищет своего пропавшего брата. На процесс мы будем смотреть как бы его глазами.

Вольно или невольно этот сюжет отсылает к истории известинского корреспондента, о котором в одном из выпусков исторического клуба «Известий» рассказывал его ведущий Станислав Сергеев.

«В Нюрнберг был командирован и один из самых ярких военкоров газеты — Константин Тараданкин. Бесстрашный журналист, прошедший всю войну от Москвы до Берлина, он заслужил эту командировку. Но в Нюрнберге с ним случился неприятный казус, впрочем, вполне в духе того времени. В Германию Тараданкин поехал со своей женой, которая задалась целью разыскать свою сестру. Семью родственников — антифашистов, пострадавших от гитлеровцев, — она нашла, но для журналиста Тараданкина по настоянию бдительных органов это обернулось преждевременным отзывом в Москву и многолетним запретом печататься в «Известиях» под своей фамилией. Десять лет он был вынужден скрываться под псевдонимами Михайлов и Белкин».

«Нюрнбергом» режиссер Николай Лебедев занялся сразу после того, как стало понятно: не удается снять «Мастера и Маргариту» так, как он задумал ту картину. Отказавшись от проекта-мечты, режиссер не жалеет, считая, что неснятый фильм и «Нюрнберг» в чем-то похожи: булгаковский сюжет — о поиске Бога, «Нюрнберга» — тоже своего рода поиск Бога после разрушения войной всех нравственных начал, и это поиск себя.

— Мы всегда и во всех ситуациях идем одним и тем же путем, — развивает мысль Лебедев. — Когда попадаем в тяжелейшие обстоятельства, пытаемся найти смысл жизни, найти себя. Меня эта тема волнует, я всегда о ней и рассказывал. Про человека в трудных условиях, как правило, невинного, который пытается выжить и сохранить человеческое достоинство, нравственное начало.

Тихий, утонченный в разговоре режиссер после этих слов мгновенно превращается в создателя исторического блокбастера: смена продолжается. «Так, две минуты потеряли», — кричит он и бежит к своему постоянному оператору, 70-летнему Иреку Хартовичу, разрабатывать внутрикадровый монтаж для сцены, где зрители процесса видят «сувениры» из концлагеря. Работать нужно оперативно: дней мало, а сцены сложные. В зале звучат немецкий, французский, восточноевропейские языки. Проект совместный, участвуют Чехия и Германия.

Пока идет подготовка к дублю, все в масках: эпидемиологическая безопасность. За считаные минуты до команды «Мотор!» маски снимаются, телефоны исчезают, Руденко занимает место на трибуне, и девятый павильон «Мосфильма» превращается в зал 600. Мистическое ощущение.

«Занимавшим высшие посты в гитлеровской Германии не было нужды своими руками расстреливать, вешать, душить, замораживать живых людей, — чеканит прокурор. — Это делали их подчиненные, выполнявшие черную работу, a подсудимым нужно было только давать приказания. Перед лицом суда они притихли. Но они корят сейчас Гитлера не за провокацию войны, не за убийство народов и ограбление государств. Единственное, чего не могут они ему простить, — это поражения. Вместе с Гитлером они были готовы поработить всё человечество. Но история рассудила иначе».

Эту речь «Известия» опубликовали 10 февраля 1946 года, она и по сей день потрясает. Если ощущение абсолютной реальности этой речи, она останется в фильме, а значит, он уже снимается не зря. Но работы еще много, выйдет картина не раньше 2022 года.