Спустили с гор: Третьяковка переосмысливает творчество Рериха

Прошедший первый этап реставрации 23-метровый занавес «Половецкий стан» впервые выставлен для всеобщего обозрения. Это главный, но далеко не единственный аргумент в пользу посещения открывшейся ретроспективы Николая Рериха в Новой Третьяковке. Проект, приуроченный к 150-летию со дня рождения художника, показывает его наследие эффектно, концептуально и сбалансированно. Но на первом плане здесь вовсе не поздние эзотерические работы с видами Индии, а творчество дореволюционного русского периода. «Известия» в числе первых оценили новое путешествие по миру Рериха.

Крупные монографические ретроспективы уже лет десять считаются главным локомотивом выставочной деятельности Третьяковки. Гончарова, Серов, Айвазовский, Верещагин, Серебрякова, Ларионов, Репин, Поленов, Врубель — все эти мастера становились героями музейных «блокбастеров», ориентированных вроде бы на самую широкую публику, но в то же время демонстрировавших результаты многолетней научной работы и новейшие достижения реставраторов, сумевших вернуть к жизни те или иные произведения.

Экспозиция Рериха — не исключение. Более того: центральным экспонатом здесь оказался как раз только что отреставрированный объект — театральный задник «Половецкий стан» 1909 года для постановки балета «Половецкие пляски» в рамках Русских сезонов (позже он фигурировал и в показах полной оперы Бородина «Князь Игорь»). Огромное полотно (23х10 м) было выполнено Борисом Анисфельдом по эскизу Рериха, активно использовалось антрепризой Дягилева многие годы и в итоге добралось до частной британской коллекции в совершенно аварийном состоянии. В 2020 году Третьяковка благодаря спонсорской помощи выкупила артефакт и взялась за его спасение.

«Известия» подробно рассказывали о старте реставрации. И вот теперь мы можем увидеть первый промежуточный итог. В экспозиции, занявшей самое большое выставочное пространство Новой Третьяковки (залы 60–61, где раньше были Серов, Айвазовский и так далее), задник натянут вдоль дальней стены — той, на которую открывается вид с внутреннего балкона. И это впечатляющее зрелище: ничего столь же масштабного в музее не демонстрировалось, и даже «Торжественное заседание Государственного совета», занимавшее в экспозиции Репина то же место, меркнет перед «Половецким станом» просто в силу куда более скромных габаритов.

Самое интересное, что создатели экспозиции Рериха дали возможность публике увидеть задник с двух различных точек: с того самого балкона (и это наиболее выигрышный ракурс) и снизу, из основного зала, через специальный проем в фальш-стене. Вплотную не подойти — застройка сделана таким образом, чтобы никто даже случайно не смог задеть раритет. Но полотно ведь и создавалось не для рассматривания вблизи — монументальный вид военного лагеря лучше охватывать взором целиком.

На витрине, что отделяет зрителей от «Половецкого стана», демонстрируются фотографии из реставрационной мастерской, а чуть сбоку — среднеформатный эскиз, выполненный в 1908-м собственноручно Рерихом и годом позже купленный Третьяковкой у автора. Недавно мы видели эту пастель на выставке «Дягилев. Генеральная репетиция», но теперь можно сравнить предварительную штудию с финальным результатом. По сути, перед нами два разных изображения, сходных лишь идейно, сюжетно. У Рериха доминируют бежевые и желто-коричневые оттенки, Анисфельд же меняет гамму в сторону зеленоватых и темно-красных тонов. Отличается и расположение объектов — палаток лагеря, холмов на заднем плане и так далее.

Зритель волен решить, какая интерпретация композиционного сюжета ему больше по душе, — и упускать такой шанс не стоит. После выставки Рериха задник вернется в реставрационную мастерскую, и хотя в будущем его обещают разместить в Новой Третьяковке уже на постоянной основе, в качестве доминанты зала Дягилева, планы эти удастся реализовать лишь после реконструкции здания на Крымском валу, а она постоянно откладывается. Вдобавок, эскиз там точно не будут показывать в регулярном режиме — работы на бумаге не предназначены для постоянного экспонирования.

А еще сегодня можно посмотреть, как выглядит задник до восстановления утрат красочного слоя. Пока реставраторы успели только залатать саму основу. И это героическая работа. Изначально у холста были множественные разрывы, теперь он выглядит целым, и лишь ряд потертостей (их как раз предстоит исправить) выдают его непростую судьбу.

Полюбовавшись «Половецким станом» в обоих вариантах, зрителю стоит познакомиться и с другими театральными работами Рериха. Некоторые их них хорошо известны — это, например, эскизы для «Весны священной» Стравинского. Другие же могут стать сюрпризом даже для меломанов-знатоков: знали ли вы, что в 1910-х Николай Константинович собирался оформлять «Тристана и Изольду» Вагнера? Спектакль не состоялся, но рисунки углем и темперой сохранились.

Зато о работе Рериха над «Снегурочкой» Римского-Корсакова наслышаны многие. Но не все помнят, что у живописца было несколько подступов к теме. В экспозиции есть и акварель 1908 года «Лес в снегу» (ее он делал для парижской «Опера-комик», однако в итоге спектакль шел без этой декорации), и холст 1919-го «Песнь Леля», созданный, вероятно, для отмененной лондонской постановки, но затем использованный в чикагском спектакле. Наиболее интересна гуашь «Лес» 1912 года — уже не для оперного, а для драматического воплощения сказки Островского в Москве. Стволы деревьев сливаются в почти что абстрактную композицию, а камни, напоминающие глаза чудищ, создают совершенно сюрреалистический образ.

Одна из главных идей новой ретроспективы — представить Рериха не как интернационального мистика, увлеченного восточными учениями и завороженного красотой Гималаев, а как глубинно-русского художника, творчество которого уходит корнями в язычество и православие, а также в сказки и былины. Театральные работы как раз удачно вписываются в эту линию. Но еще более показателен блок ранних произведений, датированных первым десятилетием XX века.

Прежде всего, это панно, созданные в 1908–1910 годах для столовой дома промышленника Ф.Г. Бажанова в Петербурге. В так называемый «Богатырский фриз» входят холсты по мотивам былин («Илья Муромец», «Микула Селянинович» и т.д.), архитектурные изображения и орнаментальные вставки. Для цикла в зале Третьяковки специально выстроили подобие комнаты, где произведения располагаются именно так, как замышлял автор. Правда, окон и дверей в этом «доме» нет — а потому зрительский взгляд неизбежно падает на другую рериховскую серию, еще более неожиданную в контексте его поздних увлечений.

Впервые в Москве показывается иконостас для пермского собора Казанской иконы Божией Матери. 13 образов-стилизаций под русскую иконопись Рерих и подмастерья выполнили в 1907 году, причем мы до сих пор не знаем степень вовлеченности самого Николая Константиновича в работу. Но как минимум общий замысел принадлежал ему, и руководил всем проектом тоже он. Сегодня этот цикл принадлежит Пермской художественной галерее, за исключением иконы Архангела Гавриила, которая в 1935-м была передана в Свердловск (Екатеринбург). На выставке работы воссоединились. И при первом взгляде можно подумать, что перед нами действительно пример аутентичного церковного письма. Даже краски потемнели. На самом же деле Рерих сознательно добивался такого эффекта. Да и в ликах святых все-таки замечаешь несвойственные старым мастерам детали.

Иконостас — не единственный в экспозиции пример обращения Рериха к православию. Главное в этом ряду — полотно «Сокровище Ангелов» (1905), в некотором смысле тоже наследующее иконописи, но одновременно вызывающее в памяти и врубелевских серафимов (они, кстати, создавались примерно тогда же). На переднем плане более чем трехметровой композиции — ангел рядом с Еллингским камнем, артефактом викингов X века. Позади — белокаменный город и сонм ангелов. Если приглядеться, видно, что изображение рассыпается на множество разноцветных ячеек: это создает удивительно объемное красочное его «звучание».

Позже Рерих уйдет от подобной декоративной мозаичности. Да и вообще его стиль претерпит серьезные изменения: пастозность уступит место гладкому красочному слою, насыщенность деталями сменится строгостью контуров, а цветовое разнообразие будет сведено к нескольким доминирующим цветам — розовому, синему, циановому, белому. Простота позднего творчества, впрочем, обманчива. Равно как и его сюжетная монолитность. В экспозиции представлен целый ряд пейзажей 1940-х годов — и несмотря на скромный формат, они завораживают игрой оттенков. А еще, конечно, мистическим подтекстом.

Поначалу в центре композиций Рериха были былинные герои, викинги, в общем — люди. Но чем дальше, тем больше они уходили в тень (порой — буквально: смотрите полотно 1932 года «Тень учителя. Тибет»), оказывались в углах полотен или в самом низу, тогда как основное место занимали величественные скалы и небеса. Мир горний всё сильнее притягивал художника. И гималайские, тибетские виды в его случае — не просто туристические картинки.

Всю вторую половину жизни Рерих искал Шамбалу — мифический регион, где, по преданиям, будет рожден грядущий Мессия. Под влиянием эзотерической литературы, восточных верований и впечатлений от собственных путешествий художник разработал собственное религиозно-философское учение, названное им Живая Этика. И по сей день исследователи спорят: надо ли рассматривать живопись Рериха исключительно через призму его идеологии или же лучше попробовать увидеть за неоднозначными суждениями искусство как таковое. Третьяковка не дает однозначного ответа. Акцента на Живой Этике здесь нет, проповеднического тона в экспликациях — тем более. Но вдоль обеих стен, слева и справа от основной экспозиционной зоны, вывешены баннеры с цитатами из рериховских трудов. Хочешь — читай. Не хочешь — смотри картины. И, пожалуй, это самый честный подход.

В конечном счете, Рерих-личность оказывается сложнее и объемнее, чем вся его система, существование и суть которой, впрочем, никто не скрывает. Однако, спорная идеология отступает на второй план перед бесспорным искусством. И юбилейная ретроспектива демонстрирует это со всей убедительностью.