Сборник малой прозы Михаила Елизарова объединяет два цикла: «Скорлупы» — это четыре свеженаписанные вещи, «Кубики» — четырнадцать рассказов, опубликованных 15 лет назад, спустя год после романа «Библиотекарь», удостоенного в 2008-м «Русского Букера». Сейчас на платформах More.tv и Wink на основе «Библиотекаря» вышел сериал о магической силе чтения, не зависящей от художественного уровня прочитанного. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Михаил Елизаров«Скорлупы. Кубики»Москва: Издательство АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2023. — 285 с.
В «Кубиках» есть один рассказ на «книжную» тематику, где аукается своеобразный отголосок «Библиотекаря»: он назван в честь одной из культовых книг советского детства — романа «Овод» Этель Лилиан Войнич. В елизаровском «Оводе» оказавшаяся на удивление «липучей» книга Войнич буквально приклеивается к ладони героя-гопника во время ограбления квартиры. Примерно как в «Библиотекаре», книга в «Оводе» становится орудием — герой разбивает ею окно булочной, а потом так и не может избавиться от приставучего издания до самого финала своих мелкоуголовных похождений, когда он ощущает исходящий от «Овода» запах кислого хлеба.
Своеобразное «литературоборчество» Елизарова, герою которого книга «конкретно мешает», но девать ее некуда, и приходится даже драться с «Оводом» в левой руке, получает довольно оригинальный извод в первом рассказе цикла «Скорлупы». Он так и называется: тема оболочек, «скорлуп», наполненных метафизическими субстанциями, — один из любимых философских концептов Елизарова, и в предваряющей книгу аннотации он предлагает рассматривать четыре новых рассказа тоже как «четыре сущности» или «четыре скорлупы». Писатель акцентирует внимание на чисто технической стороне дела, считая свои «Скорлупы» прежде всего примерами «различных механизмов сборки текста». Впрочем, степень формальной изощренности в них сильно варьируется — от вполне традиционного и человечного автобиографического реализма в рассказе «Ты забыл край милый свой» до какой-то почти нейросетевой реконструкции «нигерийского» спама в «Хорошем дне».
Первый рассказ, «Скорлупы», отличает та же натуралистичная жестокость, которая обычно завораживает поклонников Елизарова или вызывает мороз по коже у его противников. «Первый аборт Никанорова сделала, еще будучи выпускницей ПТУ, и с тех пор не останавливалась...» — так начинает Елизаров историю о женщине, делающей аборты несколько раз в год, пока одному из зародышей не удается выжить и спастись весьма фантастическим способом: «Видимое человеческому взгляду кровавое мясо покинуло матку, а вот окружавшая зародыша оболочка, состоящая из телесного тепла и невидимого света, — она осталась, как энергетический объем плода, который был по-своему жив, хоть и смертельно напуган». Никому не видимый зародыш начинает расти и развиваться, потом покидает материнскую утробу, но остается связан такой же невидимой пуповиной с матерью, которое ненавистна сама мысль о том, что кто-то может поселиться внутри нее.
Елизаров со своим характерным черным юмором описывает эффект, произведенный на Никанорову агитационной брошюркой против абортов, оформленной в виде дневника зародыша, — после чтения героиня представляет себе «нечто творческое, рассевшееся за столом в ее внутренностях, эдакого крошечного писателя-моралиста. ... С тех пор после аборта она всегда высматривала в кровавых лоскутах обломки письменного столика, игрушечную лампу, микроскопическую печатную машинку. Сама Никанорова книги не жаловала, а после брошюры стала относиться к своим зародышам еще агрессивней, с презрением называя их «писаками».
Авторитетные «писаки» — классики философии и богословия выступают у Елизарова на подпевках и подтанцовках в рассказе «Санек», сконструированном как пародия на теологический дискурс. Сначала автор обрушивает на читателя свою «кухонную» космогоническую концепцию, в которой опять же не обошлось без скорлупы («...Мировое Яйцо оказалось в надмировой микроволновке и за микросекунду до Большого «Упс» брызнуло во все стороны кварк-глюоновым желтком, белком и осколками скорлупы (да попросту не связанной с Отцовской реальностью протоматерией»), а потом постепенно обнажает нехитрый, но по-своему эффективный прием: в навороченных теологических рассуждениях слово «Бог» заменяется на «Санек». Божественная природа не мешает Саньку быть в миру деклассированным колдырем (такие в изобилии населяют жутковатый мир «Кубиков»), отчего то и дело возникает комический эффект, особенно когда Санек вступает в дискуссии с другим алкашом — бывшим студентом философии Терентьичем. Тут лексика пивного ларька образует смешной коллаж с отсылками к Гуссерлю и Вернадскому, где порой сверкают неологизмы вроде «космогонево» или прибаутки «ретина для кретина». При этом среди издевательской зауми («Можно утверждать, что «реальный мир» — порождение «санькования», духовный, абсолютно бестелесный акт, который Декарт приписывал особой нематериальной мыслящей субстанции — Мировому Саньку») попадаются наглядные и остроумные метафоры.
Теологическое содержание просматривается и в рассказе «Хороший день», хотя на первый взгляд цель его сугубо юмористическая: поиздеваться над стилистикой мошеннических «нигерийских писем», написанных с помощью гуглопереводчика: «Хороший день! Мой самый дорогой, с глубоким чувством уважения и извинений зайдя в Вашу конфиденциальность мое удовольствие писать Вам сегодня, и я надеюсь что Вы не было оконфужено thiеs». Иногда в этот поток сознания Елизаров ловко вклеивает то цитату из фильма «Место встречи изменить нельзя», то из письма Татьяны Лариной: «Закончила, страшно читать заново!» или «Как говорится, закончил, страшно перечитываем». Бог нередко упоминается в спамерской переписке, постулирующей, что созданный им мир покоится на семи нарративах (например, «Бацька-combat армии США хочет поделиться с тобой деньгами из зоны бойцовых действий» или «Умирающая раком любого органа вдова хочет поделиться с тобой деньгами от своего FOUND свободного от оружия и наркотики»). Так весело и непринужденно Елизаров выруливает к критике западных ценностей: «Нельзя даже же сказать, что в нарративах СПАМА содержится какой-то грандиозный обман. Суть ведь не в обещании обогащения на халяву, а в предельной концентрации Ценностей Западного мира».
После всех этих словесных аттракционов и фокусов умиротворяющее впечатление производит финальный рассказ «Скорлуп», в названии которого процитирована ария Жермона из «Травиаты»: «Ты забыл край милый свой». Это просто и легко написанная мемуарная зарисовка, лирический герой которой в 2000 году едет на автобусе из Харькова в Германию, чтобы поступить там в консерваторию или еще каким-то образом «зацепиться». Тут Елизаров уже не бравирует писательским мастерством, не следит маниакально за «механизмом сборки текста» и не изображает литературного супермена, которому доступны любые приемы и которого не смущает никакой макабр. Наоборот, он даже признается в кое-каких слабостях и несовершенствах (например, в нотной дислексии и скромных вокальных данных) и трогательно приоткрывается едва ли не с детской стороны в эпизоде покупки давно вожделенного ножа Buck General, которым орудует маньяк в фильме «Крик»: «Со мной, должно быть, случился приступ эйфории, умственный обморок, когда я положил свежекупленный нож в рюкзак. Пожалуй, никогда я больше не бывал так счастлив покупке ножа, как в тот мой первый день в Германии...»
