«Мне не нравится, когда матерятся»

Один из ведущих театров страны — Российский академический Молодежный — отмечает в этом году 100-летие. 40 лет им руководит народный артист РСФСР Алексей Бородин, недавно отметивший свое 80-летие. Но интервью «Известий» с худруком накануне открытия нового сезона РАМТа вышло не таким уж благостно-юбилейным.

— Алексей Владимирович, почему летним субботним вечером, когда сезон в театре еще не открыт, вы в своем рабочем кабинете, а не на даче?

— Должен был быть на даче, но пригласили на премьеру в Большой театр. На Новой сцене дают оперу Генделя «Ариодант», которую поставил замечательный английский режиссер Дэвид Олден. Я видел в Большом его потрясающий спектакль «Билли Бадд», поэтому решил приехать.

— Вообще вас можно нередко встретить на чужих спектаклях. Это жест вежливости или вы всерьез интересуетесь работой коллег?

— Я стараюсь следить. Но времени мало. Всегда и у всех его мало. А хотелось бы многое увидеть. Иногда что-то достойное смотрю позже других. Скажем, я всегда хорошо относился к Дмитрию Крымову, однако так получилось, что последние его спектакли, начиная с «Сережи», за которого он уже получил «Золотую маску», я не видел. И тут посмотрел два спектакля подряд — «Сережу» в МХТ и «Все тут» в Школе современной пьесы, и для меня это стало колоссальным открытием. У него выработался поразительный режиссерский почерк! Из театрального художника Дима вырос в мощного режиссера.

— Еще не уговорили Крымова поставить что-нибудь в РАМТе?

— Нет, но надо бы!

— В силу вашего возраста, таланта и бесспорного авторитета вы сейчас стали негласным дуайеном российского театрального сообщества. Обладая таким положением, вы считаете необходимым высказываться по тем или иным профессиональным проблемам или конфликтам?

— Нет... Мне никогда это не было свойственно. Для себя — анализирую и делаю выводы. Если меня спрашивают, я, естественно, говорю то, что думаю. Но по своей воле ничего не афиширую. У меня другой характер. Но вот когда в обществе происходит что-то, как мне кажется, несправедливое, тут во мне какая-то кнопка срабатывает сразу, сама собой. И я готов высказать свое мнение. Но из нашей жизни уходит дискуссия. Вот в дискуссиях я бы с удовольствием принял участие. Это двигает дело. В этом есть смысл.

— Последние — на момент нашего разговора — бурные события в столичной театральной жизни дали немало поводов для дискуссий. Интересно узнать вашу точку зрения. Скажем, как вам острая реакция «Офицеров России» на спектакль театра «Современник» «Первый хлеб»?

— Каждый имеет право на свой голос, на свое мнение. И в том числе та или иная общественная организация может его высказать — вслух или письменно, кто как хочет. Но чтобы это не было ультиматумом. Я не видел этот спектакль и ничего не могу о нем сказать, но в людях, которые его делали, абсолютно уверен. Думаю, что его создателями двигало желание высказать свою боль, свой «нервяк».

— Сокращение штата какого-нибудь завода или института едва ли бы попало на первые полосы газет, а вот о массовом увольнении актеров, не занятых в репертуаре Театра им. Ермоловой, пишут и говорят много. Не кажется ли вам, что всё это — вмешательство во внутренние дела театра?

— Это сокращение происходит очень не вовремя. Сейчас, во время пандемии, вообще нельзя совершать никаких резких шагов! Нельзя трогать людей! Особенно предпенсионного и пенсионного возраста, которые отдали несколько десятилетий театру. Я понимаю, что наши труппы устроены не лучшим образом, и в каждом репертуарном театре есть артисты, которые заняты мало или вообще не заняты, но они и получают зарплату без всяких надбавок. Я с уважением отношусь к Олегу Меньшикову, но в данном случае вижу в его действиях не до конца продуманный шаг, и внутри у меня какое-то недопонимание.

— А вы кого-то когда-то сокращали?

— Очень редко. И это всегда касалось молодых людей, у которых жизнь впереди. Взять вчерашнего студента в труппу — это большая ответственность. Но бывали случаи, когда молодые артисты не оправдывали ожидания. Увольнение может их встряхнуть или заставит выбрать новую дорогу в жизни.

— А как вы относитесь к тому, что на сцене появились непрофессионалы, которых ради хайпа, шумихи используют лукавые продюсеры? Например, Ольга Бузова играет во МХАТе им. Горького, модель-трансгендер Наталья Максимова заявлена в Театре на Бронной...

— Если, посмотрев постановки с их участием, вы понимаете, что это было необходимо для художественного, творческого дела, тогда это оправдано. Но если ради тех слов, которые вы озвучили, это нечестно. Это какая-то дешевая история, мне совершенно непонятная. И это категорически не мой путь! А еще я считаю, что в репертуарном театре надо работать с его труппой.

— Если верить статистике, то театром интересуется довольно узкий круг людей. И хотя за последние годы количество зрителей выросло, треть россиян в театре не бывает вообще. Так вот может ли он всерьез влиять на общество?

— В театр приходит небольшая, но бесценная часть общества. Ее нельзя подвести. Я считаю, что театр, если говорить о его значении и влиянии, — это как на фронте передовая линия.

— В прошлом сезоне у вас случилось, кажется, 10 премьер, больших и малых. Играли во всех закутках и даже во дворе. В этом их будет столько же?

— Мы всё время уговариваем друг друга: «Давайте держать себя в узде». Но эту узду не удержишь! Вот сейчас озарились наши артисты книжкой Григория Служителя «Дни Савелия»: «Давайте ставить вне плана!» Я с их подачи прочел, мне страшно понравилось. И Марина Брусникина, которую я очень люблю, начала репетировать. Обычно мы делаем три премьеры на большой сцене.

Я в новом сезоне ставлю «Душа моя Павел» по роману Алексея Варламова, Александр Коручеков репетирует «Остров сокровищ» Стивенсона. Еще одна интересная идея возникла у Егора Перегудова, но о ней пока не могу говорить. На малой сцене у нас выйдут розовский «В добрый час!» в интерпретации Владимира Богатырева и «Блоха» Евгения Замятина, основой этой пьесы послужил рассказ Лескова «Левша» и народный сказ о туляках и блохе, а поставит ее Александр Пономарев.

— Какие бытовые и творческие проблемы для РАМТа сейчас самые главные?

— У меня нет причин на что-то пожаловаться. Вы видели, что ремонтируется фасад нашего здания. К 100-летию выделили деньги, и мы поменяем кресла в большом зале, сейчас они узкие и неудобные. Надо сказать, что нас поддерживает как государство, так по мере своих возможностей и публика. У РАМТа много лояльных зрителей, готовых помочь не только покупкой билета. Есть даже настоящие меценаты и филантропы. В 2018 году мы создали Фонд целевого капитала. Это не наше изобретение, подобное давно существует за рубежом. Это еще один источник финансирования.

А творческие вопросы... Предстоит новый сезон, его нужно начинать как первый. Это у меня такое правило. Мы всё время меняемся, и жизнь меняется. И я не хочу отстать. У Чехова есть такая фраза: «Я стал отставать...» Надо успевать жить в своем времени. Театр должен двигаться. И пока я здесь, от меня зависит, чтобы театр не застаивался. Застой — самое опасное для жизни.

— Алексей Владимирович, могло бы случиться так, что вы бы остались в Китае, где родились в семье русского эмигранта, или в Кирове, где семь лет руководили ТЮЗом?

— Это судьба. А я лишь в каждой ситуации пытался сохранять самого себя. Отец мог увезти нас с сестрами из Шанхая куда угодно, в любую страну. Но у мамы была сверхзадача — дети должны говорить и думать по-русски. И мы приехали в СССР. А когда уже после окончания ГИТИСа я оказался в Кирове, у меня была правильная установка: я туда ехал не на время, ехал работать... Уже 40 лет я здесь — в Молодежном театре, но когда меня позвали сюда, я не испытывал желания схватиться за это кресло.

Кстати, никогда никому не говорил, вам сейчас расскажу. Когда мне позвонили из Москвы в Киров с предложением возглавить этот театр, я подумал: плохи же у них дела с кадрами, если зовут меня! Я же хорошо помнил золотое время театра, который тогда назывался Центральным детским, и здесь работали Кнебель, Розов, Шах-Азизов, Ефремов, Эфрос...

— Как художник вы сформировались в советское время, в годы запретов. Вам свойственна самоцензура?

— Как вам сказать... Мне кажется, я делаю то, что хочу и говорю то, что думаю. И самоцензуры — вы правильное слово выбрали — у меня нет. В самом начале пути я прошел довольно суровую школу: я поставил в Смоленске свой преддипломный спектакль «Два товарища» по повести Войновича, и его объявили антисоветчиной и формализмом. Это был страшный скандал! А мы так честно, так искренне делали с актерами эту работу... И подобная реакция стала для нас полной неожиданностью. Мне закрылись тогда многие двери, но всё равно не было страха. Только изумление... Оно до сих пор у меня остается.

— По каким принципам существует ваш 100-летний театр?

— Я — исключительно за демократию, за свободных людей. Стараюсь руководить предельно человечески, с понимаем всех сложностей и противоречий жизни. Стараюсь уважать чужое мнение и договариваться. Но если вы спросите кого-то из ребят, они ответят, что я провожу свою линию, и при этом довольно упорно и даже упрямо.

— Что как режиссер вы никогда не допустите на сцене? Скажем, мат или обнаженку...

— Начнем с того, что ненормативная лексика вообще не входит в мой личный багаж.

— Да, но вы же ставите чужой текст, где герои могут выражаться нецензурно...

— Мне не попадались авторы с ненормативной лексикой. Вообще, мне не нравится, когда матерятся. Даже когда, проходя по театру, я случайно услышу за дверью сквернословие, обязательно зайду и скажу: «Давайте чтоб вот этого у нас не было...» Наш театр открыт новому поколению, которое нужно защищать. От чего я защищал своих детей, а теперь внуков? От пошлости прежде всего. Пошлость и цинизм — это и мне несвойственно, и зрителей я хочу от них огородить. Всё остальное — пожалуйста! Что угодно!