«Мимо своих работ всегда спиной продираюсь»

Не стало выдающегося художника Натальи Нестеровой. Классик советского нонконформизма, она тем не менее никогда не увлекалась абстракцией. Напротив, писала будто бы реалистичные сцены из повседневной жизни, щедро, буграми накладывая слои масла на холст и создавая рельефные, выпуклые — в прямом смысле — образы. Но чуткий зритель обратит внимание, что мир, в котором существуют ее немного примитивные, будто мультяшные, персонажи, обладает едва уловимой странностью, загадкой. Такой же вроде бы вполне открытой, но сохраняющей внутреннюю загадку была и сама Нестерова. Прощаясь с мэтром, «Известия» вспоминают ее высказывания из разных интервью для нашей газеты (2009-го и 2011-го годов).

Люблю играть в карты, раскладывать пасьянс. И я человек тайно азартный. Когда я была маленькой, играла с бабушкой в «Дурака» и в «Пьяницу». И она очень расстраивалась, когда проигрывала. Поэтому я и научилась ей проигрывать. Но на самом деле я, разумеется, игрок, хотя мой разум сильнее азарта. Живопись для меня — это соревнование с моими коллегами. А как же иначе? Я человек честолюбивый и не люблю, когда меня обгоняют. Каждый художник хочет первым взойти на олимп.

Для меня важнее не вдохновение, а озарение, внезапная мысль. Иногда это сон или какое-то впечатление. Иногда — слово в книге, фраза, в которую писатель вкладывал свой смысл, а вы — свой.

Москва засасывает своей рутиной, а легче всего мне работается во Франции (Наталья Нестерова многие годы жила в Париже. — «Известия»). Потому что, во-первых, там невероятная красота, а во-вторых, никто меня не терзает, а для работы нужен покой. Во Франции пишутся работы, которые я никогда бы не создала в Нью-Йорке или Москве. В Париже, например, я предпочитаю рисовать устрицы, которые обожаю, или Сену. А вообще мне хорошо пишется везде, где стоит мой мольберт.

Я люблю писать различные вкусные вещи. Художники всегда изображали пиры и застолья. Чем человек занят в жизни? Спит, гуляет, играет, ест. Чревоугодие — самый простительный порок.

Хвалы боюсь и не знаю, что на нее отвечать. Я понимаю, что это неправда. На выставках мимо своих работ всегда спиной продираюсь — быстро-быстро. Свойство характера.

Это огромный ненасытный молох. На рынке кто-то взлетает, кто-то падает вниз, разбивается, кто-то выкарабкивается. Меня поражает, когда закупают картины с советскими вождями. Их как бы воскрешают, и они появляются, словно зомби. Это такой же китч, как самовары или лапти. Мне удалось занять какое-то определенное место. Я своим ремеслом зарабатываю на жизнь и даже могу помогать другим. За рубежом русские картины покупают большей частью русские. Однако интерес к русскому искусству ограниченный, потому что его чрезвычайно мало во всех музеях мира. Оно плохо известно. Если говорить о нашем современном искусстве, то это связано с тем, что страна была очень долго закрыта. Иконы же русские знает весь мир.

Русская школа именно учит, что голова мешает. Но я придерживаюсь противоположного мнения. Я рассудочный живописец. Ибо даже импровизация в живописи требует мозгов.

Меня всегда занимали и Босх, и Дали, и Магритт, и Макс Эрнст. В Дали есть загадка, связанная с сюрреализмом, который для меня интереснее, чем реализм. Он дает толчок к каким-то удивительным размышлениям. А что касается Пикассо — я видела выставку в нью-йоркском Музее Гуггенхайма испанских художников — от Эль Греко до Пикассо. И мне показалось, что Пикассо по сравнению с классиками не очень-то тянул.

В работах нынешних авангардистов для меня нет тайны. А раз нет тайны, то я смотрю на них с интересом, но без трепета. Для меня это как компьютер, в который я не хочу заглядывать. Я хочу книжку читать. Мне кажется, сейчас русское искусство несется, стараясь наверстать упущенное. Хочет догнать Запад. Получится ли — узнаем потом. Сама я не из бегущих. Я хожу.

Молодости свойственна тяга к объединению, к общению, к взаимному «одариванию» идеями. Но чем становишься старше, тем меньше хочется оказываться в больших компаниях. Я и всегда была в относительном одиночестве, а теперь оно стало для меня наиболее приемлемым образом жизни. Я вообще отношусь к единоличникам — боюсь толпы. Для меня уединение — естественное состояние. С годами я стала иначе смотреть на многие вещи. Стараюсь двигаться скорее вглубь, нежели вперед. Есть люди, которые видят за тысячу парсеков вперед, а я, напротив, люблю смотреть за спину. Мне комфортно с самой собой. Время пошло в ту сторону, когда ты живешь воспоминаниями, а не ожиданием светлого будущего.

Искусство существует для того, чтобы служить процессу познания. Нельзя жить, не двигаясь ни вперед, ни назад. Разумеется, лучше идти вперед. Служение искусству — это служение внутренней честности и порядочности.

Счастье — в преданности своему делу. Я добилась того, что у меня иногда получается то, чего я хочу. Может, я слишком долго училась и медленно шла к цели, поэтому теперь всё делаю очень быстро.