«…И пустота»: о чем говорится и о чем умалчивается в новом фильме о Пелевине

На платформе KION планируется выход оригинального документального фильма-расследования Родиона Чепеля «Пелевин», приуроченного к 60-летию главного литературного мистификатора страны. «Известия» посмотрели фильм до релиза и выяснили, почему о Пелевине известно так мало — и одновременно всё, что нужно.

Динамичная, с остроумными анимационными вкраплениями и по-хорошему дерзкая лента Родиона Чепеля решает сложную задачу: исследует портрет героя, тщательно избегающего собственных изображений. Неслучайно прямо в самом начале нам сообщается, что писатель окончательно исчез с радаров еще в начале нулевых — сразу после поездки в Китай, после которой, по его же признанию друзьям, он «всё понял». Что именно понял, Виктор Олегович не уточнял. Впрочем, он и до этого не особенно любил общаться с публикой: в сети болтались пара обрывочных интервью и несколько случайных фото.

Пытаясь найти ответ на вопрос, кто же он такой, этот самый читаемый российский писатель современности, Родион Чепель не без иронии цитирует строки из «Бэтмана Аполло»: на любые вопросы по большому счету существует только три ответа — «да», «нет» и «иди на…» Пелевин, похоже, предпочитает третий вариант.

Но это не главное; главное — что он есть. Живой, нормальный человек — или, как говорили о нем (видимо, любя) в школе педагоги, «на что уж подлый — а личность!» Во всяком случае, не выдумка или литературная маска, как в последнее время стали предполагать некоторые вконец заинтригованные главным мистификатором страны горячие головы.

Рассказать о Пелевине и понять его внутреннюю матрицу берутся знакомые: друзья детства, однокурсники по МИЭ (куда он поступил сразу после школы по настоянию отца и был ленинским степендиатом, хотя учиться не особо хотел); приятели по Литинституту, который он довольно скоро забросил («ходил, но не за тем»); коллеги и единомышленники, работавшие с ним в толстых журналах и издательствах.

Вышел довольно честный портрет — невротика, интеллектуала, сноба, типичного представителя своего поколения — человека позднесоветской ментальности, эту ментальность ненавидящего.

Он рос в коммунальной квартире на Тверском бульваре. Ходил в суперэлитную английскую спецшколу вместе с Мишей Ефремовым и Степой Михалковым. Отличником не был, но слыл каким-то непостижимым умником-шутом: его побаивались, над ним посмеивались, с его мнением считались — но больше тройки за сочинение принципиально не ставили.

Учителей раздражало, что Витя сразу понимал, чего от него хотят, делал как положено, но «без души». В студенческие годы переехал в Чертаново, тот самый дом, что постоянно в кадре в нашумевшем блокбастере Федора Бондарчука. Сошелся с легендарным Южинским кружком — неформальным литературным и оккультным клубом, собиравшимся у писателя Юрия Мамлеева в его двух комнатах в коммуналке, в бараке во дворе дома по Южинскому переулку. Затем входил в группу «Контекст» с поэтом Виктором Куллэ и прозаиком Альбертом Егазаровым. Вместе с которыми создал издательство — сначала оно называлось «День», затем «Ворон» и «Миф».

Примечательно, что первой большой работой самого читаемого русского прозаика стал перевод мегапопулярного в девяностые трехтомника американского мистика Карлоса Кастанеды: сновидческий образ человека, беседующего с Доном Хуаном, то ли шаманом, то ли продуктом воображения и следствием употребления грибов, стал одним из излюбленных сюжетов в творчестве писателя. Неслучайно деконструктора Пелевина можно воспринимать под любым углом зрения: как адепта восточных учений, эзотерика, провидца, политического публициста, имиджмейкера и политтехнолога, гуру рекламы, идеолога русского постмодернизма, заколотившего осиновый кол в гроб классической традиции.

Запомнившийся одноклассникам «фирменной» ухмылкой на общих фото, он ставит в тупик учителей и по сей день. Так, инсценировку маленькой трагедии «Раскольников и Мармеладов» из романа «Чапаев и Пустота», где человек в маске бабки с топором кидается на Раскольникова и душит его, можно считывать и как диалог-разногласие, придающий новые смыслы едва ли не самому мрачному из романов великого пятикнижия, и как издевательство над «достоевщиной».

Ошибиться в трактовке Пелевина сложно. Он про всё и про ничто. Его сквозной герой — концептуальная пустота, слагающая из хаоса вселенные и обращающая всё в хаос в финале.

Пелевин исчез на пике славы, когда тиражи его третьего романа «Generation П» доходили до астрономических 3,5 млн экземпляров. Спрашивается, почему?

Создатели фильма намеренно подвешивают в воздухе этот вопрос, используя, по сути, инструментарий своего героя. И, в общем, приближаются к догадке: и сверстники, и младшие современники полюбили его за эскапизм.

Пишущий даже не романы, а ежегодные отчеты о путешествии в собственное бессознательное, он уловил и принес в литературу судьбоносное, роковое мироощущение своего поколения — поколения рожденных, чтобы зачахнуть и сгинуть.

Как ни странно, этот настрой послужил методом самосохранения последующих поколений, которые попали хотя и в другую, но еще менее предсказуемую реальность. Пелевин спрятался — и в этом его целомудрие: не быть никем и ничем, кроме написанного текста. Этим, собственно, и исчерпывается его отношение с читателем.

Парадоксальный, соединяющий духовные поиски с откровенной ими торговлей, Пелевин представляет из себя сплошной парадокс: предъявляя крайне высокие требования к интеллекту и образованию читателя, он стал набором занимательных аттракционов для всех. Презирающий массовую культуру, он оказался одним из самых издаваемых писателей. Разоблачая современные мифы, стал создателем новой мифологии.

О Пелевине написаны тонны диссертаций. И конечно, он не поставил жирный крест, а перевернул с ног на голову представление о русской литературе. «Какой-нибудь глупый иностранец, верно, и поныне считает, что русская проза — это березонька, озимый овес и триста килограммов отборной духовности. Современная русская проза — это разведение кактусов. Но не на мексиканских полевых просторах, а натурально: в городских квартирах, на подоконнике и в горшочках», — образно отмечает литературовед Павел Басинский.

Пелевин сознательно лепит из себя и своих романов фигуры поп-арта: ежегодные герметичные оттиски его «картин» нормализуют давление в обществе амбиций.