Культура мощно отреагирует на происходящее сегодня в мире, композиторы уже пишут «карантинные» симфонии, а оркестры могут играть с сохранением социальной дистанции — вопрос в размере сцены. Об этом в интервью «Известиям» рассказал народный артист СССР, альтист и дирижер Юрий Башмет.
— Юрий Абрамович, как вы оцениваете сегодняшнюю ситуацию в мире? Что вас беспокоит больше всего?
— Сейчас сложная ситуация во всех областях, но мне кажется, больше всех пострадала культура. Ведь у нас остановилось вообще всё: концерты не проходят, спектакли не играются, музеи закрыты. Место культуры традиционно не в первых рядах, вот и сейчас, я вижу, немного забыли про нее. А ведь очень важно сохранить и наши традиции, и перспективы развития, и наработки, удержать тот высочайший художественный уровень, который ставил нас на первое место в мире на протяжении более 200 лет. А его можно быстро потерять. Вот что меня сейчас беспокоит. Профессиональное искусство — не замкнутая субстанция, которая живет сама по себе. Невероятно важен контакт с публикой, непосредственно выход на сцену, когда в зале сидят зрители. Концерт, как и спектакль, это процесс совместного эмоционального сопереживания.
Расскажу одну историю. В 1974-м Ростропович эмигрировал. И лет через пять-шесть я во время занятий со своими студентами автоматически говорю: «Здесь надо сыграть, как Растрап» (когда я учился, мы его называли не Ростропович, не Мстислав Леопольдович, а Растрап). Сказал это, а человек смотрит на меня выпученными глазами — не знает, о чем речь. Я ему: «Ну Растрап, Ростропович! Виолончель!» Он всё равно не понимает. Потом я в двух словах объяснил, но случай этот меня поразил. Не прошло и пяти лет, как молодое поколение уже не знало, кто такой Ростропович. Вот как быстро можно всё потерять.
— Вы художественный руководитель сразу трех оркестров. Какова сейчас ситуация с этими коллективами?
— Оркестр «Новая Россия» государственный, поэтому у его музыкантов сохраняется зарплата. При первой же возможности мы начнем действовать. Люди занимаются, учат новый репертуар, в общем, не бездельничают. Камерный оркестр «Солисты Москвы» тоже имеет государственную поддержку, но основное его финансирование — это спонсорские средства. К счастью, они остались в прежнем объеме. Конечно, мы все теряем концерты. А и для одного, и для второго коллектива огромную роль при формировании бюджетов играют деньги, которые мы зарабатываем концертами. Они позволяют и зарплату поддерживать на определенном уровне, и нести огромное количество других расходов.
Что же касается Всероссийского юношеского оркестра — он всегда был сессионным, потому что ребята учатся в школах, колледжах. Приходится и по этому коллективу планы корректировать. В текущем году у нас был запланирован огромный отбор в новый состав, мы должны были послушать ребят в 18 российских регионах. Теперь мы приняли решение этот отбор разделить на две части, и первый тур провести в режиме онлайн. А потом уже вживую будем слушать в Москве финалистов, когда позволит обстановка.
— Как вы ощущаете себя на самоизоляции?
— Когда много времени, кажется, что можно сделать и то, и это... А на самом деле выходит иначе. Как сказала моя дочь: если раньше я что-то не успевала и мне казалось, что времени не хватает, теперь выяснилось, что дело было не во времени (смеется).
Сейчас просто погружаешься в другую жизнь. Например, я с огромной радостью изучаю природу. Наблюдать, как появляются листочки, что-то расцветает — это чудо... А после двух часов ночи вкрадчиво начинается великая симфония пения птиц. Поначалу звучит гармонично, ты определяешь ритм и интонацию одной птички, другой, третьей, пятой, и до 7–10 еще можешь осознать все партии, но потом это уже превращается в настоящую какофонию, базар. Но забавно.
Я ночью выхожу на веранду, курю и жду, когда всё это начнется. Причем каждый раз они поют по-разному, в разных тональностях. Это для меня огромное событие.
— Французский композитор Оливье Мессиан записывал пение птиц и потом использовал в своей музыке.
— Да, если бы я был композитором — это стало бы для меня бесценным материалом. Но всё равно никакой фантазии не хватит, чтобы повторить птичье пение. Предположить, что будет в следующем голосе, очень сложно — идет бесконечная импровизация, получается такой мегаоркестр. Раньше дятел начинал, ритм задавал, сейчас что-то он спит, остальные без него обходятся. Там и совы, и трели соловьиные... Невероятно.
— Чем еще занимаетесь помимо слушания птиц?
— Думаю о будущих программах, о том, что было когда-то сделано, где, может быть, я допускал ошибки. Вспоминается великая фраза Давида Федоровича Ойстраха. На вопрос, как он относится к собственным записям, он ответил: «Запись — это документ, который с годами становится обличительным». Но всё же в основном строю планы на будущее. Жизнь наша продолжается несмотря ни на что.
Смотрю концерты по телевидению. Допустим, показывают запись из венского Мюзикферайна. И сразу в голове целая жизнь выстраивается по десяткам моих выступлений в этом зале. Я вспоминаю, как исполнял то или это произведение... Или на экране — Концертгебау в Амстердаме, и мне тут же на память приходит мировая премьера «Стикса» Канчели. Да и людей знакомых в оркестре вижу. Ностальгия включается. Я с удовольствием смотрю эти передачи. Появилось время больше узнать нового даже в той области, в которой я живу всю жизнь. Оказывается, очень многого не видел, не знал.
— Часто возвращаетесь мыслями в прошлое?
— Да, но и о будущем думаю — что делать дальше, когда всё вновь откроется. Сейчас весь мир в неизвестности. Все в подвешенном состоянии.
Но я во всем пытаюсь найти плюсы. Например, для меня всегда было проблемой отметить дни рождения моих близких, поскольку я был вечно на гастролях, а теперь могу отпраздновать вместе с ними.
Еще у меня сейчас безалаберный сон: могу заснуть неожиданно, в неправильное время. На закате солнца засыпать, говорят, не полезно. Но поскольку я знаю, что впереди премьера очередной «ночной симфонии», спокойно могу проснуться в 11 часов вечера. Могу встать рано, могу — поздно. Это расслабление, которое для меня было непозволительно на протяжении всей жизни. Теперь думаю, как трудно будет возвращаться в дисциплинированный режим.
Хотя я, конечно, каждый день поигрываю, чтобы не терять форму, набрал с собой кучу нот и книг. Пока не могу сказать, что всё изучил и прочел.
— Может быть, у вас появится новое произведение в репертуаре?
— Конечно, появится. Вот, например, получил от моего друга Александра Чайковского ноты с изменениями в хоровой опере «Сказ о Борисе и Глебе». Она впервые была исполнена на Зимнем фестивале искусств в Москве, и я высказал композитору свои пожелания. Он дописал очень большой эпизод, теперь буду разучивать, потому что это произведение репертуарное. Ну а еще смотрю некоторые произведения, для меня написанные, которые годами лежали в запасе, руки до них не доходили. Сейчас какие-то из них наверняка получат жизнь.
— Недавно вы с «Русским концертным агентством» запустили программу поддержки молодых музыкантов. Когда будут первые выплаты?
— Уже более 20 музыкантов получили нашу поддержку, и эта программа будет развиваться. Действовать надо быстро, потому что многие сейчас остались без средств к существованию. Это и солисты, в том числе лауреаты конкурса Чайковского, и композиторы, и дирижеры, у которых нет своего оркестра. Тут вспоминается шутка Самуила Самосуда: на вопрос, трудно ли быть дирижером, он ответил, что нет — трудно найти место постоянной работы.
Главное, это проблема не только столичная — в регионах очень много людей, которые регулярно в своих городах дают концерты. У них были небольшие гонорары, они их полностью потеряли. А поскольку они не имеют статуса, им никто не помогает.
В общем, этот процесс категорически нельзя на самотек пускать, поэтому у нас с «Русским концертным агентством» и возникла эта идея. Мы даже сначала не понимали, где деньги брать, но решили, что надо, как Наполеон говорил, ввязаться в бой, а дальше видно будет. Запустили проект просто из личных средств. Но рады, что уже появились люди, которые решили присоединиться к нашей идее. Они тоже музыканты и захотели оказать поддержку тем, кто пострадал. Кроме того, мы получили одобрение и поддержку министра культуры Ольги Любимовой. Мне кажется, это очень российская идея — помогать тем, кто нуждается.
— Если я правильно понял, композиторы по этой программе получат не только деньги, но и возможность услышать свое произведение в ваших программах, когда концерты возобновятся.
— Да. Нельзя оставить композитора без перспективы — мало кто может сидеть и сочинять в стол без надежды услышать свое произведение хоть раз в жизни. Вот мы и хотим дать им эту надежду, чтобы было для чего работать. А чтобы они могли выжить, мы чем можем, тем поможем. Я в этом нахожу какое-то удовлетворение. Помоги другому, и тебе самому будет лучше.
— Композиторы вам уже прислали партитуры?
— Несколько человек прислали, да.
— И как музыка?
— Разная. Одни испытывают сильное влияние предшественников, другие ищут свой путь... Но даже если это совсем неудачное произведение, оно имеет право на премьерное исполнение. А уж как дальше эта музыка будет жить — решит публика. Я не пророк, хотя иногда сразу всё бывает понятно.
Когда Альфред Гарриевич Шнитке прислал мне альтовую партию своего концерта, я понял: это произведение будет жить в веках. Почувствовал это по первой же строчке. Сейчас мы для того и фантазируем, устраиваем, придумываем что-то, чтобы была перспектива у будущих Шнитке, Губайдулиной, Шостаковича...
Я жду, какая музыка сейчас появится. Кризис не может не отразиться на творчестве талантливых людей. Вот Александр Чайковский написал новую симфонию — «Карантинную». Но произведение может и не иметь названия, отсылающего к коронавирусу, однако всё равно быть рожденным этими событиями. Не случись всё это, и не было бы этой музыки или же она была бы иной.
Я уверен, что культура мощно отреагирует на происходящее в мире. Поэтому как раз надо бить в колокола, чтобы про нее не забывали, поддерживали ее в этот сложный период.
— Вы завкафедрой в Московской консерватории. У вас есть сейчас занятия со студентами онлайн? Каковы ваши впечатления?
— В принципе это происходит в том же режиме, как и раньше. Процесс идет. У меня есть ассистенты, они мне сообщают, как обстоят дела. Студенты присылают свои достижения, я довольно подробно по телефону рассказываю им, над чем нужно поработать, что не так, как что-то улучшить.
Кстати, я вижу, как ежедневно проходят уроки онлайн у моего 13-летнего внука. Там и сольфеджио, и история музыки, и литература. Он работает, мне кажется, даже больше, чем обычно, потому что всё под контролем, мы знаем, что он делает, как он сочинения пишет, сколько времени занимается на скрипке. У меня появилась возможность его иногда слушать и учить, чего раньше не было. В общем, плюсов много.
Но есть и минусы. Можно дать студенту советы онлайн, но в преподавании струнных инструментов или у пианистов важен момент тактильности. Например, положить руку на плечо, чтобы человек его не поднимал, или взять инструмент ученика, показать, как играть, и тут же ему вернуть, чтобы он понимал, что хороший звук можно извлечь не только из Страдивари.
— Сейчас в Европе обсуждают различные противоэпидемиологические меры, в том числе и для концертной деятельности. Например, предлагают установить социальную дистанцию между музыкантами в оркестре — проще говоря, рассадить их подальше друг от друга. Приемлемо ли это для дирижера?
— Нет ни одного дирижера, похожего на другого. Бывает, что небольшим жестом палочки можно побудить оркестр на такое фортиссимо, что люстры зазвенят. А бывает, что размах рук — метр, а музыканты всё равно играют не вместе. Это зависит от внутренней энергии, от смысла того, что происходит.
Конечно, если две скрипки на первом пульте сядут на расстоянии 2 м друг от друга, это будет сложнее для дирижера. Но, думаю, это приведет и к новой концентрации музыкантов, большему вниманию к тому, что делает партнер. Но как разместить на сцене при таких условиях музыкантов симфонических оркестров? Они просто не поместятся практически ни в одном зале мира.
— Представим такую ситуацию: вас с «Солистами Москвы» пригласят на гастроли в Берлинскую филармонию, но скажут: «Музыканты должны сидеть на расстоянии 1,5 м друг от друга и в масках». Вы пойдете на это?
— Конечно. Потом это пройдет, расстояние уменьшится. Меня очень радует, что в Европе ищут пути: играть меньшими составами, на большем расстоянии друг от друга и так далее. Почему бы не попробовать? Я думаю, приспособимся, и не к такому привыкали. Мы впервые в нашей жизни столкнулись с таким ужасом. Но человечество же не закончит на этом свой триумфальный путь.
Когда мне было лет семь-восемь, я жил в Ростове. Тогда в магазинах не хватало хлеба. Люди часами стояли в очередях, и когда завозили маленькие булочки по шесть копеек, на одного человека выдавали только две штуки. Но у меня был велосипед, мы с моими уличными друзьями по очереди на нем катались, а за использование моего велосипеда они стояли в этой очереди за булочками. И я помню, как однажды принес домой 16 булочек. Мама была в таком восторге!
Я к чему это рассказываю: тогда не было хлеба, а сейчас нельзя рядом с другими людьми находиться. В разные времена бывают сложности. Ничего, справимся. И оркестрантов можно рассадить.
— А что делать с духовиками в симфоническом оркестре?
— Они же не играют на одном мундштуке по очереди — у каждого свой мундштук, свои трости.
— Я о меди.
— Вы хотите сказать, что из раструба вылетает вирус?
— Ну да, если музыкант заражен.
— Если он играет красиво, качественно и не киксует, вирус там не может завестись (смеется).
Справка «Известий»
