«Я хотел снимать только реальные полеты»

В программе Берлинского кинофестиваля — второй полный метр Александра Золотухина, ученика Александра Сокурова, «Брат во всем». Первым был «Мальчик русский» о Первой мировой войне и окопной правде. А новый фильм — камерная интимная история о братьях-курсантах, которые вдруг понимают: как минимум одному из них не быть военным пилотом. С экрана, кажется, пахнет соляркой, потом и асфальтом, а в кадре — настоящие пилоты и настоящие трюки в воздухе. «Известия» попросили режиссера рассказать, как ему удалось добиться такого эффекта.

— В титрах фильма у вас посвящение отцу. То есть это личная история?

— Мой отец военный летчик, и всё детство я с семьей провел в военных гарнизонах — моя жизнь долгое время была связана с авиацией. Вокруг не было гражданских, не было развитой инфраструктуры. Единственным развлечением было наблюдать за полетами. И мы детьми играли на старых самолетах, лазили по ним, придумывали что-то. Всё детство я хотел стать летчиком, мечтал об этом. А потом стало ясно, что я не пройду.

— Сердце?

— Да. Но интерес к авиации никуда не делся. Когда я стал заниматься режиссурой, я решил взяться за эту тему. О ней мало говорят, о ней мало известно.

— Действительно, о современной военной авиации ничего стоящего многие годы не снималось. Я только документальный «Форсаж» могу вспомнить. Как думаете, почему?

— Это очень сложно технически. Например, сложно получить разрешения на съемки военной авиации. Много трудностей на площадке, которые трудно предугадать. Несмотря на то, что я вроде был готов к тому, чтобы со всем этим справиться, у меня всё равно было несколько вариантов того, как я буду снимать кино, если нам не дадут одно из многочисленных разрешений. Был даже вариант с преувеличенно театральными декорациями. В итоге военные нас поддержали. Вообще, тема сейчас вдруг стала популярна: сделано несколько картин о летчиках, и не все из них успели выйти в прокат.

— Только большая часть этих фильмов — про полеты в прошлом, а не про актуальных пилотов, например, истребителей. Кстати, вы же в фильме занимались компьютерной графикой, но ее в кадре не видно. Где она?

— Она есть, и связана она с теми условиями, которые нам поставили военные. Они заранее предупредили, что можно показывать и что нельзя.

— Панели приборов, например?

— Нет, их как раз можно. Тут другое. Вот пример: человек, побывавший в военной части, говорит, что там есть автомат. В общем, это не секрет, потому что всем ясно, что там есть автомат, и не один. Но вот если сказать, сколько именно автоматов, конкретное число, -—это уже категорически нельзя, секретная информация. Поэтому в кадре не должно было быть такого рода вещей. Например, все номера самолетов перерисованы.

— Значит, графика тут — это ретушь? Замазать, скрыть.

— Да, потому что не было цели ее вообще использовать. С самого начала я хотел снимать только реальные полеты, без павильона и хромакея. Иначе не передать физики полета и той внутренней работы, которая происходит внутри летчика.

— Трудно было в итоге добиться разрешения снимать?

— Наш продюсер Андрей Сигле занимался взаимодействием с Минобороны. Понятно, что если бы мы просто обратились в часть с этой просьбой, то без приказа начальства нас бы никогда не пустили. Думаю, военных заинтересовало то, что наш фильм — не о самолетах, а о людях, которые служат и рискуют жизнью. Мы презентовали им проект, и, думаю, они поняли, что мое личное отношение к теме будет бережным, потому что я сын летчика. Там много, конечно, и своих суеверий. Например, мы столкнулись с тем, что летчики не хотят, чтобы их снимали перед полетом. Нельзя.

— У вас в фильме никаких суеверий не показано!

— Просто он не об этом.

— Очевидно, что часть актеров в фильме — на самом деле не актеры. Как вы собирали этот ансамбль?

— Я уже на первой картине «Мальчик русский» старался по возможности работать с непрофессиональными актерами. Так было и здесь. Скажем, инструктор Батя, один из главных героев фильма, — настоящий летчик Михаил Клабуков. Для меня это было важно, потому что в нем есть внутренняя органика, которую не сможет передать ни один актер. Тут важно не изображать, а чувствовать военную профессию. Мы его искали долго, знакомились с летчиками в нескольких частях, Михаил выделялся внутренней органикой, типажом и какой-то статью. Мы познакомились, побеседовали, а дальше начался долгий процесс согласования, как всегда с военными.

Перед съемками я много изучал процесс авиаполета, читал воспоминания летчиков, смотрел любительские видео, которые снимали сами летчики в аэроклубах. Обратил внимание, что когда на протяжении 40 минут — часа камера снимает крупный план летчика в настоящем полете, это смотрится динамичнее, чем сцены из блокбастера, где самолеты стреляют друг в друга, сбивают, уклоняются. Мне стало интересно, почему так. Проанализировав, я понял: всегда интересно следить за тем, как профессионал выполняет свою работу. И это еще одна причина, по которой летчик должен был быть настоящим. Все полеты в фильме — это полеты, которые выполнил Михаил. Братья Журавлевы, исполнители роли братьев, тоже в них участвовали.

— Они тоже пилоты? Откуда они?

— Они не пилоты. Обучение полетам складывается из нескольких этапов. Первый — вывозная программа на простой пилотаж. Это когда курсант овладел теоретической базой, он сидит в передней кабине, а в задней — пилот-инструктор. Он «катает» курсанта на самолете, попутно объясняя ему, как и что надо делать. Потом уже курсант выполняет элементы сам, летчик-инструктор — контролирует. Дальше уже курсант один пробует. Следующий этап — вывозная программа на сложный пилотаж. Это значит, что самолет летает уже не по кругу, а отправляется в зону, где можно выполнять фигуры пилотажа. И опять инструктор всё сначала делает сам, а курсант смотрит. То есть обучение –—это наблюдение и повторение. И вот в фильме как раз этап, где инструктор показывает, как ведет себя самолет. А братья Журавлевы прошли подготовку, с ними тоже занимался инструктор.

— А они вообще кто?

-— Они актеры кукольного театра, в тот момент только закончили училище в Екатеринбурге.

— И вы их оттуда сразу в учебку!

— Да. Недели две плотных занятий у них было. Их обучали распределению внимания в кабине, рассказывали об элементах управления самолетом.

— Как вы их нашли?

— Тут было трудно. Нужны были не просто близнецы, но парни с определенным типажом, особой органикой, умением проживать состояния. Требовать, чтобы это были обязательно профессиональные актеры, я не мог. И с самого начала был готов снимать не-актеров. Поиски открыли для меня целый новый мир. Оказалось, что существуют клубы близнецов в разных городах, сообщества в соцсетях. Мы обыскали всё, но никого не нашли. И вот я, уже отчаявшись, опять полез в интернет и там наткнулся на статью в провинциальной газете. Там рассказывалось о Коле и Сереже Журавлевых, которые приехали из маленького городка поступать на актеров-кукольников, и один поступил, а другой — нет. И тот, кто поступил, не захотел учиться без брата. Он забрал документы, они вместе готовились еще год и поступили уже вместе. Мне стало понятно, что это — мои герои. Мы познакомились, и я почти сразу всех утвердил.

— Судя по титрам, много голосов в фильме переозвучено. Почему?

— Я бы сказал, доозвучено. В кадре много персонажей, много реплик второго плана. Например, мы снимали во время настоящих учебных полетов на аэродроме. И вот дубль получился удачный, а рядом раздалась какая-то команда или двигатель запустился. Всё, нужно переозвучивать. Мы старались сохранить максимальное количество нашего материала, но без переозвучивания никак нельзя. Кроме того, есть голоса, которые всегда за кадром, например, голос руководителя полетов по рации. Они записывались позднее.

— Почему вам неуютно в формате широкого экрана?

— Это последовательное решение профессиональных и художественных задач. Фильм — камерный, об отношениях двух людей, небольшой по длительности. Важно было сосредоточить внимание именно на них. В широком формате, когда есть так называемые «уши» у изображения, они рассредоточивают внимание.

— Ваша история происходит как бы сейчас, а как бы и не сейчас, возможно, десятилетия назад. Например, в кадре никогда нет мобильных телефонов.

— У нас есть титр «Наши дни» в начале фильма. А мобильников нет, потому что на территории режимных объектов нельзя пользоваться смартфонами — это закон в вооруженных силах.

— В ваших фильмах ощущается сильное влияние Александра Сокурова: это работа с цветом, светом, звуком, пластикой актеров, плюс документальный стиль изображения. Насколько сложно одновременно и воспринять эстетику и философию мастера, и выбрать свой путь?

— На каждый из названных вами моментов есть свой определенный ответ, это сознательный выбор, а не подражания. Скажем, цвет. Для меня среда, связанная с военной жизнью и авиацией, рождает совершенно определенные ассоциации. Когда я был маленьким, у отца была маленькая любительская камера, 8 мм. Он снимал меня, сестру, маму, однополчан, полеты. Проявлял пленку сам. А потом мы вешали на шкаф простыню, и папа показывал нам то, что он снял. Поэтому вся эта среда ассоциируется у меня именно с визуальностью 8-мм пленки. Когда мы прорабатывали изображение в нашем фильме с очень талантливым оператором Андреем Найденовым, мы как раз об этом договорили. Решили, что впрямую стилизовать под 8 мм мы фильм не будем, но используем это как точку опоры. Поэтому в каких-то сценах выцветшее изображение, крупное зерно. И квадратный кадр тоже во многом отсюда.

— Как думаете, какой будет судьба фильма в России? «Русского мальчика» широкий зритель явно недооценил, к сожалению, хотя фильм был очень сильный.

— Фильм снимается, чтобы его посмотрели зрители. Съемочная группа работает долго и упорно. Но в какой-то момент мы отпускаем фильм, и дальше он живет своей жизнью. Для меня важно, чтобы его посмотрели, но тут уже от меня ничего не зависит.

СПРАВКА «ИЗВЕСТИЙ»