Его осыпал бранью Хрущев и награждал орденом Путин, его работы украшают залы лучших музеев мира и территорию пионерлагеря «Артек», он три года обивал пороги, чтобы покинуть родину. — и вернулся обратно, как только это позволила перестройка. Эрнст Неизвестный был полон противоречий и парадоксов, но одно было в нем постоянно — истовая преданность своему искусству. Таким он оставался до самой смерти, настигнувшей его на десятом десятке — в 2016 году. Сегодня, 9 апреля, ему могло бы исполниться 95 — и «Известия» вспоминают судьбу великого скульптора.
Несколько комичное несоответствие его фамилии той громадной всемирной славе, с которой Неизвестный прожил более полувека, — не столь уж и комично, на самом деле. Собственно, у еврейского мальчика, прилежно занимавшегося с 14 лет в изостудии в провинциальном Свердловске, шансов стать мировой знаменитостью не было вообще. Книги и музыку можно сочинять «в стол», даже для живописи нужны довольно-таки ограниченные материальные ресурсы — был бы талант. Скульптору одного таланта мало — ему необходимы мастерская, литейный цех, дорогостоящие материалы и подручные.
В Советском Союзе всё это могло предоставить только государство — и ссориться с этим государством ни один скульптор позволить себе не мог, если желал заниматься своим ремеслом. Ни один, если не считать Неизвестного.
Неполных восемнадцати лет его призвали в армию. Пехотное училище — краткий, чуть больше года курс — погоны младшего лейтенанта на плечи и вперед, на 4-й Украинский. О таких тонкошеих вчерашних школьниках с единственной звездочкой есть повесть «На войне как на войне» и одноименный фильм.
Неизвестный командовал не самоходкой — стрелковым взводом. Самое пекло, всегда и только — передовая. В окопах редко выслуживали большие чины и высокие награды — вот и Неизвестный так и закончил младшим лейтенантом с орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу»; отличия эти, впрочем, едва ли не самые почетные среди фронтовиков, потому что — трудовые.
А еще война сделала его инвалидом. Глядя на Неизвестного в сорок и шестьдесят — большого, сильного мужчину с натруженными руками — трудно представить, что он едва уцелел и первые пару лет после войны передвигался на костылях.
От отроческой мечты стать художником вчерашний комвзвода не отказался. Долго — почти до тридцати — учился, сперва в Риге, потом в Москве, в Суриковке. Почти сразу после вуза стал членом Союза художников, по тем временам — редкость; но понять, что перед ними сложившийся мастер, руководителям творческого союза было нетрудно.
Магия смертиОн начинал с антивоенной темы — идеологически выдержанной и при этом дающей возможность делать вещи на стыке пафоса и мифологии; этот сплав станет фирменным стилем Неизвестного. При этом он сразу же заявляет о себе как о художнике, для которого война — источник не столько вдохновения, сколько лютой боли, боли физической (учитывая его личный опыт, вещь вполне объяснимая). Войны быть больше не должно, потому что война — это боль и смерть.
Для тогдашнего советского искусства, пропитанного позитивом и оптимизмом, — вещь почти революционная. Или контрреволюционная, как посмотреть. Образцовый советский герой — это бывший солдат, перековывающий меч на орало, неправдоподобно раскормленный атлет, играющий миролюбивыми мышцами. Солдат Неизвестного — мертвый.
С этой скульптуры, «Мертвый солдат» (1957), и началась слава Неизвестного. Растерзанное, бесформенное, словно старый корень, тело, сгусток отчаяния и боли. Неудивительно, что такое не понравилось Хрущеву, от которого на знаменитом совещании в Кремле Неизвестному досталось едва ли не больше всех.
Репутация Неизвестного как художника и человека сложилась поразительно быстро — слово «компромисс» было вообще не про него. Даже композицию для «Артека» — 150 м длиной! — он сделал так, что менее всего она походила на типичный образчик оформления пионерлагеря. Композиция называлась «Прометей и дети» — а ведь был еще и знаменитый «Орфей» (ныне на его основе создана статуэтка для премии ТЭФИ) и «Кентавр».
Герои античных мифов помогали Неизвестному создавать свою мифологию, в которой тема смерти всегда была если не доминирующей, то ключевой. Недаром он много делал надгробий, самое известное, конечно же, — Хрущеву.
Шестидесятник до мозга костей, он еще в те годы мечтал о памятнике жертвам политических репрессий. Вместо этого приходилось оформлять здание архива ЦК компартии Туркмении в Ашхабаде — но Неизвестный и в таких заказах не позволял себе ни халтурить, ни изменять собственным творческим принципам.
Всегда недовольный«Пойми, если я сделаю еще хоть одну работу, как в Ашхабаде, я просто умру», — говорил Неизвестный весной 1975 года художнику Борису Жутовскому. Он не был диссидентом в классическом значении этого слова, но обстановка постоянной борьбы за право на полную свободу творчества сжигала слишком много драгоценного времени. Он наивно собирался уехать ненадолго (говорил тому же Жутовскому: «Я вернусь через два года»), хотя все понимали: эмиграция — это навсегда.
За границей его ждал триумф, которого Неизвестный, может быть, в душе и желал, но на который вряд ли всерьез рассчитывал. Скульптура (как и музыка, и балет) — искусство интернациональное, скульптура Неизвестного — тем паче. Вместе с Ростроповичем и Барышниковым он был едва ли не самым коммерчески успешным из третьей волны эмиграции. Его работы выставляются в лучших музеях мира, их специально заказывают себе меценаты и даже целые города. Он купил себе поместье под Нью-Йорком, в котором принимал Энди Уорхола, его средой общения была американская интеллектуальная, деловая и политическая элита, статус его — и как художника, и как публичной фигуры — был неоспорим.
Неизвестный вернулся на Родину, как только это стало возможно, в 1989-м. Нет, не как Солженицын, насовсем, — продолжал жить на две страны. Слишком много связывало его с Америкой — мастерская, литейное производство, семья. Но работал он теперь — для России. Поставил «Маску скорби» — тот самый монумент жертвам репрессий — в Магадане и памятник новой России — «Возрождение» — в Москве.
В 2004, там же, в Москве открылось «Древо жизни» — едва ли главная работа Неизвестного с его собственной точки зрения. Памятники, созданные по его проектам, украшают родной для скульптора Екатеринбург, Пермь и Одессу. В Екатеринбурге же еще при его жизни успели открыть персональный музей — прямо в центре города, в особняке начала XIX века. Настало и официальное признание — ордена, Государственная премия.
«Великих художников-атеистов не было», — любил повторять Неизвестный. Для него его искусство никогда не было прикладным, мирским. В молодости он, параллельно с Суриковкой посещал лекции по философии в МГУ — и эту страсть к познанию природы мироздания сохранил навсегда. «Лик-лицо-личина» — так называется книга его прозы, без которой понять Неизвестного-художника невозможно.
