Живые концерты нельзя отменять даже во время вспышки «Омикрона», уверен Юрий Башмет. Премьеры стартовавшего Зимнего фестиваля, который сейчас проходит в Москве, а затем отправится в Сочи, маэстро твердо намерен провести. А вот предсказывать судьбу новых произведений не берется: лишь время покажет их жизнеспособность, считает он. Зато, если всё получится, поклонники смогут регулярно видеть Башмета на основной сцене Малого театра. В паузе между репетициями с народным артистом СССР пообщались «Известия».
«Ожидаю, что получится настоящая бомба»— Все мы сейчас следим за динамикой заболеваемости. Сочинский фестиваль стартует в середине февраля. Вы рассматриваете возможность переведения концертов и мероприятий в онлайн или же планируете показать всё в том виде, как было задумано?
— Нам принципиально всё показать именно вживую. Но в остальном мы готовы идти на компромиссы: пусть это проходит с QR-кодами или иными ограничениями, лишь бы можно было не прекращать концерты с присутствием публики. Надеюсь, всё это состоится под счастливой звездой.
— Вы сами не боитесь заболеть? Вы настолько активный образ жизни сейчас ведете, каждый день у вас концерты, репетиции… Или вы фаталист?
— В некоторой степени фаталист, да. Миллионы людей летают в самолетах, в городском транспорте рядом сидят — они еще больше рискуют. У меня много людей вокруг, но меньше, чем у того, кто каждый день в метро ездит. Да и потом я же в первую волну болел.
— У вас не было мысли, что лучше сейчас всё это прекратить, засесть где-нибудь в загородном доме и вообще не выходить оттуда?
— У меня столько примеров, когда человек засел на даче или закрылся дома, сделав прививку, и всё равно заболел! Мой друг композитор Саша Чайковский на даче под Питером жил две недели. Но в это время его и настиг вирус. Вероятно, когда принесли продукты. Так что это дело такое — по-настоящему не спрячешься. Хотя нужно, конечно, стараться оберегать себя.
— Вы в этом году привлекли Малый театр к участию в своем фестивале, готовите с ним премьеру спектакля «Кроткая». Но почему решили работать именно с этим коллективом? Малый имеет репутацию достаточно консервативного театра, а то, что вы делаете в театральном пространстве, куда более вольно.
— К нам замечательно отнесся художественный руководитель Малого театра Юрий Соломин. Он с радостью принял это предложение, дал карт-бланш, предоставил нам много дней репетиций в изумительном зале с прекрасной акустикой — это их сцена на Ордынке. Премьера у нас будет там, а потом постановка перейдет на основную сцену.
— В здании на Театральной площади спектакль будет идти регулярно?
— Это будет зависеть от качества продукта. До премьеры я могу сказать только одно: ожидаю, что получится настоящая бомба.
— Качество продукта в данном случае будете вы оценивать или Юрий Соломин?
— Я буду оценивать. Но если он скажет, что это гадость… (смеется)
«Выживает одна десятая часть из того, что написано»— «Кроткая» — не единственная премьера на ваших фестивалях. Как всегда, у вас запланировано много исполнений новых произведений и в Сочи, и в Москве. Какое из них наиболее важно для вас?
— Премьера — это всегда премьера, и только время потом показывает жизнеспособность любого нового произведения, будь то спектакль, симфония, концерт, соната. Первое исполнение может быть очень успешным, но важен следующий этап — сколько лет это сочинение будет жить.
— Вот вы сыграли новый концерт, написанный для вас, публика вам аплодирует. Но аплодисменты есть всегда. Как вы понимаете, что это не выражение любви к вам лично, а действительно высокая оценка новой музыки?
— Если я сам получаю удовольствие как слушатель, исполняя произведение, то понятно, что оно хорошее.
— Значит, это бывает не всегда? Если не получаете удовольствия, зачем тогда играете?
— Когда я заказываю произведение композитору, то обещаю как минимум один раз его сыграть. Ростропович мне давно сказал, когда жил еще в эмиграции: «Ты молодец, что играешь столько новых произведений, для тебя написанных. Я тоже так делаю. На каждые десять вещей будет три очень качественных и, может быть, один шедевр. Но учти, перестанешь играть — перестанут писать».
— В вашем случае эта арифметика подтвердилась?
— По моему опыту, выживает одна десятая часть из того, что написано. Но Ростропович был абсолютно прав: нельзя переставать играть новую музыку. Из огромного количества новых произведений, созданных для меня, шесть-семь замечательные и несколько действительно шедевров. Это альтовые концерты Альфреда Шнитке, Софии Губайдулиной и Андрея Эшпая, «Стикс» Гии Канчели и «Этюды в простых тонах» Александра Чайковского. Я не хочу никого обижать, позже было создано много других хороших вещей, но в случае с этими время уже показало, что они остались в истории. И я продолжаю их играть с огромным удовольствием и интересом.
«Классическая музыка тем и сильна, что вызывает у каждого свои образы»— Когда шла Вторая мировая война, композиторы реагировали на эти события в своей музыке. Вспомним Седьмую симфонию Шостаковича. Сейчас мы тоже переживаем непростой исторический период — пандемию. Появились ли за последние два года сочинения, которые выразили бы наше время?
— Очевидно, что каким-то образом время на авторов — композиторов, творцов — влияет. Саша Чайковский написал Карантинную симфонию, прямо так и назвал. Но тут важно другое. Когда, например, исполняется Третья симфония Бетховена, среди публики в зале мало кто в курсе истории ее создания. Изначально партитура была посвящена Наполеону, а после того, как Бонапарт объявил себя императором, Бетховен зачеркнул посвящение, симфония стала просто Героической. Но разве незнание этого мешает воспринимать гениальную музыку? Ведь вовсе не обязательно должна возникать ассоциация с Наполеоном.
Для автора, как я понимаю, нужна идея, импульс, чтобы он вообще начал сочинять. Это может прийти из его личного опыта, окружающей действительности, в том числе из политики, а также из живописи, литературы и так далее. А дальше уже замысел развивается, и конкретной сюжетности может и не быть. Я говорю о серьезной музыке, не спекулятивной. Конечно, можно сочинить произведение и внедрить туда мелодию революционной песни — тогда всем будет ясно, что это связано с революцией. Но классическая музыка тем и сильна, что вызывает у каждого человека свои образы и переживания.
Что же касается Ленинградской симфонии Дмитрия Дмитриевича, то это уже критики потом назвали марш «эпизодом нашествия». И он стал визитной карточкой всего произведения.
— Есть музыковедческие исследования, показывающие, что тема нашествия появилась существенно раньше, чем началась война. То есть изначально музыкальный образ был связан в сознании композитора вовсе не с фашистами.
— Возможно. Кстати, она у разных дирижеров звучит совершенно по-разному. Бывает, играют очень быстро — и кажется, что это плохие игрушечные солдатики маршируют…
Приведу другой пример. Свой гениальный Восьмой квартет Дмитрий Дмитриевич посвятил своей маме. Но от Сталина пришло требование изменить посвящение. И тогда Шостакович адресовал сочинение жертвам фашизма.
В общем, я это к тому, что посвящение, название не так важны, как сам исходный импульс. Я спокойно отношусь к разным источникам вдохновения композиторов и считаю, что это их дело, под влиянием чего они сочиняют — личной жизни, политических событий или еще чего-то другого. Главное, чтобы сочиняли.
«Встречаются не очень хорошие вещи, созданные только ради успеха»— Чем отличаются партитуры, которые композиторы вам приносят сегодня, от тех, что приносили в 1980-е?
— И тогда, и сейчас была разная музыка. Когда я начинал, то регулярно играл на фестивале Союза композиторов «Московская осень»: там исполнялись премьеры советских композиторов — заказы Министерства культуры, которые должны были прозвучать. Но в то же время мне попадались партитуры, написанные совсем другим языком — произведения Эдисона Денисова, Софьи Губайдулиной.
Вот и сейчас встречаются не очень хорошие спекулятивные вещи, созданные только ради успеха, легкие для восприятия или вызывающе эпатажные, какой-то эпизод. А есть и прекрасные сочинения. И это не только у нас.
Пожалуй, если искать отличия, то я бы сказал, что в советское время просто ряд композиторов искусственно отделили от остальных — мол, они идут не в том направлении. Винили в этом Тихона Хренникова, поскольку он возглавлял Союз композиторов. Но и здесь тоже не всё однозначно. Например, на «Московской осени» я впервые сыграл концерты Саши Чайковского, Эшпая… Я могу долго перечислять, что именно появилось благодаря этому фестивалю.
— То есть Хренников не был таким консерватором, каким его часто представляют?
— В том-то и дело. Говорили, что Хренников против музыки Шнитке. Но был однажды круглый стол в Союзе композиторов — прослушивание новой музыки членов союза. И когда поставили запись альтового концерта Шнитке в моем исполнении, первым его поздравил Родион Щедрин, который был председателем московского Союза композиторов, а потом в восторженных тонах высказался Хренников. Сказал, что это потрясающее достижение, настоящая глубокая музыка, произведение, которое будет очень долго жить. Все остальные там обалдели, услышав это!
Справка «Известий»
