Книга Анны Матвеевой посвящена самым известным натурщицам и вообще героиням картин, которых часто связывали со знаменитыми художниками не только творческие отношения. Критик Лидия Маслова, будучи и сама не чужда миру живописи и вообще прекрасного, не могла пройти мимо — и представляет книгу недели, специально для «Известий».
Анна МатвееваКартинные девушки. Музы и художники: от Рафаэля до ПикассоМосква: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2020. — 502 с.
«Картинные девушки» адресованы не продвинутым знатокам изобразительного искусства, желающим ликвидировать оставшиеся пробелы в эрудиции, а скорее людям довольно девственным и желающим искусствоведческой невинности лишиться. Скажем, начать различать художников Моне и Мане, чтобы не ударить в грязь лицом при разгадывании сканвордов и просмотре телевикторин. Игра слов «Разгадать Викторину» использована в названии главы об одном из родоначальников импрессионизма Эдуарде Мане. Для скандально известных «Завтрака на траве» и «Олимпии» ему позировала Викторина Мёран, «своенравная взбалмошная парижанка с роскошными волосами», которую художники позже прозвали Креветкой из-за ее миниатюрности и прозрачно-розовой кожи.
Креветка, сама лелеявшая амбиции художницы и однажды просто-напросто исчезнувшая из жизни Мане даже не попрощавшись, — один из самых неприятных женских персонажей книги. Матвеева, не скрывающая легкого презрения, пародирует простонародный говор Викторины, иногда вставляя «мсье»:
Автор цитаты
«Родилась на Монмартре, отец — гравёр, родной дядя был скульптором, так что в искусствах она разбирается не хуже вашего, мсье. Выговор у девушки, мягко говоря, не аристократический — в уличной толпе сочтут своей»
Отдельная подглавка о Викторине, после смерти Мане подкатившей к его вдове с просьбой поделиться наследством, называется «Липучка» — это еще одно ее прозвище, полученное на Монмартре, где она прославилась назойливостью и приставучестью.
Но таких антипатичных особ на страницах книги немного. Даже имеющая репутацию «пожирательницы гениев» женщина-ураган, несравненная Мизиа Серт, в которой, несмотря на среднюю внешность, что-то находили Боннар, Тулуз-Лотрек и героически превозмогавший артрит Ренуар, предстает скорее лучшим другом и покровительницей всех гениев, нуждающихся в женской поддержке и любви гораздо больше обычных людей. Преобладают среди выбранных Матвеевой «картинных девушек» все-таки достойные женщины, иногда спасающие художников просто физически (как Сюзанна Валадон, сделавшая из своего сына знаменитого живописца Мориса Утрилло в рамках борьбы с его алкоголизмом), а также бескорыстные и самоотверженные небесные создания, озаряющие жизнь художника волшебным светом, придающие смысл его существованию. Один из таких ангелов, хотя и с немного подмоченной репутацией, — главная муза Рафаэля Маргарита Лути, рассказ о которой снабжен подзаголовком «То ли девушка, а то ли виденье...».
Вообще названия глав и подглавок в книге порой весьма игривы, и автор смело черпает их из поп-культуры. Вероятно, чтобы слабо подкованный читатель не слишком дрейфил и робел перед высоким искусством, узнавая какие-то знакомые клише из массового сознания, и чувствовал себя с эрудированной писательницей на дружеской ноге.
В результате этого непринужденного контакта интересующийся живописью новичок не только почерпнет из книги массу интересных сведений о личной и профессиональной жизни художников, но и научится хоть немного ориентироваться в бесконечных мадоннах Рафаэля и разнообразных автопортретах Рембрандта. Кроме того, читатель-неофит освежит свой словарный запас такими раритетами, как «алчба». Это словечко изысканная Матвеева выбирает вместо привычной жажды, развивая психологическое сравнение Пикассо (который, разлюбив надоевшую женщину, злобно малевал ее в искаженном виде) с Минотавром:
Автор цитаты
«Горе тем, кто помыслит ступить в тот лабиринт, не во дворце — в душе. Очаровательный спутник рано или поздно обернется безжалостной тварью, готовой сожрать тебя с потрохами, ведь ее, в свою очередь, поедает изнутри нескончаемый голод, алчба новых впечатлений и свежей крови...»
Подобные обороты, после которых обычно ставят в скобках «книжн., устар.», украшают книгу Матвеевой там-сям, подобно патине на описываемых полотнах, и помогают создать атмосферу музейной экскурсии. Она, правда, иногда смешивается с фривольным духом глянцевых журналов об интимной жизни знаменитостей. Например, когда Матвеева объясняет грубое (18+) толкование простонародного прозвища рафаэлевой любимицы Форнарины-«булочницы», а особенно в главе о раскованной подруге Карла Брюллова Юлии Самойловой, славившейся своими кутежами и имевшей захватывающую родословную, в которой повторяется мотив совращения юных прелестных созданий ближайшими родственниками.
Но в целом писательнице удается соблюсти баланс между легкой «желтизной» и лекторским тоном, не впадая ни в скабрезность, ни в занудство. Удается даже в те моменты, когда Матвеевой приходит охота дополнить свою экскурсию небольшими философскими отступлениями об устройстве жизни в целом, мало меняющемся от эпохи к эпохе: «Во все времена красивые девушки приезжали искать счастья в столицы», «Умерев молодым, остаешься красивым и юным навек. Будучи живым, идешь дальше, старея и разочаровываясь в себе и окружающих» или «Известно, что высказанное утишает боль».
Вполне благопристойную книжку Матвеевой все-таки, пожалуй, лучше не показывать феминисткам, которые могут расстроиться, увидев, как писательница напропалую объективирует натурщиц, так, что слюнки текут. «Совсем еще юная итальяночка ... подставила ладони под тонкую струйку фонтана. Обнаженная грудь, розовое ушко, свет солнца, ласкающий гладкую смуглую спину... От холста так и веяло наслаждением, всей этой итальянской дольчевитой!» — нахваливает Матвеева, словно рыночная торговка персиками, картину Брюллова «Итальянское утро», за которую неосторожного любителя живописи мгновенно заблокировали бы на фейсбуке.
Впрочем, в этом отношении в наше время «нового пуританства» уязвимо и страстное стихотворение Роберта Рождественского «Кем они были в жизни — величественные Венеры?», служащее эпиграфом книги и содержащее в высшей степени сомнительные строчки «На темном холсте, как на дереве, зрели теплые груди». Оскорбительные в современном прогрессивном дискурсе даже не самим фактом привлечения внимания к грудям, но и откровенным уподоблением женщины растению. В оправдание поэта можно сказать лишь то, что в другом стихотворении, цитируемом ближе к концу, он открытым текстом сравнивает с растением и Марка Шагала, который с отсутствующим видом тянется в сторону милого Витебска.
