Шпионские скандалы вновь занимают почетное место в новостях, словно в баснословные годы «холодной войны». Разница разве что в том, что строгая дихотомия «их шпионы, наши разведчики» незаметно ушла в прошлое: нынче всех принято величать «разведывательным сообществом». Тем интереснее почитать жизнеописания знаменитых рыцарей плаща и кинжала былых времен — особенно если учесть, что биографии их, по понятным причинам, обычно мало известны широкой публике и спустя десятки лет после ухода героев на покой. Историк и журналист Иван Просветов занимается темой довольно давно; вот перед нами и новое его исследование, посвященное знаменитому нелегалу Дмитрию Быстролетову (Толстому). Критик Лидия Маслова представляет книгу недели — специально для «Известий».
Иван ПросветовВербовщик. Подлинная история легендарного нелегала БыстролетоваМосква: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2021. — 365 с.
Одна из сквозных мыслей «подлинной» истории советского разведчика Дмитрия Быстролетова в исполнении Ивана Просветова заключается в том, что ни в какой подлинности ни одного факта нельзя быть стопроцентно уверенным. Хотя бы в силу профессиональной деформации личности героя, виртуоза мимикрии, маскировки и заметания следов, признававшегося: «Я описал действительные факты так, чтобы при проверке они оказались ложью и навели бы проверяльщика на неверный след».
Просветов обильно цитирует литературное наследие Быстролетова, начавшего писать мемуары, сильно романизированные, в лагере, куда он попал в 1938-м, а позже сочинившего несколько художественных вещей и даже киносценарий. Взяв фрагмент быстролетовского текста, автор «Вербовщика» сопоставляет описанные в нем события с архивными документами и показаниями свидетелей, но ни на каких окончательных выводах из этого компаративного анализа не настаивает, осторожно рассуждая лишь о степени искажения фактов в том или ином случае.
То, что читателю нередко предоставляются две-три версии событий на выбор, в каком-то смысле даже повышает увлекательность чтения, в процессе которого «подлинность» очень быстро становится не принципиальна. Как, впрочем, и невозможность определиться — считать ли героя хорошим человеком или не очень и насколько верить его угрызениям совести: «Я опоганил три человеческие души: любовницы, жены и свою собственную». Так Быстролетов кается, завершая рассказ о блестяще выполненном задании соблазнить сотрудницу французского посольства. Просветов не использует выражение из шпионского лексикона honey trap, но оно в точности подходит к одному из важнейших инструментов вербовки, использовавшихся красавцем Быстролетовым, которого женщины находили похожим на Кларка Гейбла.
Разумеется, сексапилом секрет его успеха не исчерпывался. «Вербовщик» — портрет не только чрезвычайно обаятельного, но и разносторонне одаренного человека, поставившего свои таланты на службу не банальной корысти и тяге к приключениям, а высокой идее строительства нового мира, оправдывающей, по его убеждению, все подлости и жестокости, неизбежные в работе вербовщика и охотника за посольскими шифрами.
Был ли Быстролетов на самом деле циничным авантюристом или искренним идеалистом (лишь из кокетства по молодости называвшим себя «человеком без лица и сердца») — бог весть. Так или иначе, на коммунистической социальной «стройке века» и самого его в какой-то момент затянуло в бетономешалку, откуда он чудом выбрался живым, проведя в лагерях 16 лет и, наверное, искупив тем самым всё зло, которое ему приходилось причинять людям. Даже самое черствое сердце содрогнется при описании пыток, которым подвергся Быстролетов в Лефортовской тюрьме. В этой точке повествования педантичный Просветов, сличив даты в документах, замечает, словно с оттенком укоризны: «В своих воспоминаниях Быстролетов так и не решился сказать, что сломался в течение суток».
Подобного рода хронологические уточнения из «Вербовщика», безусловно, можно почерпнуть, но если говорить о манере подачи, то, пожалуй, Просветов с его оригинальными комментариями («Наблюдательность везде и всегда — одно из главных качеств успешного разведчика») не слишком блестящий экскурсовод по биографии Быстролетова. Впрочем, просветовский пересказ изредка оживляется забавными лексическими и грамматическими ошибками. Так, когда Быстролетов расставляет свой очередной honey trap, можно встретить фразу «интерес миссис Олдхем к красавцу-мужчине перерос в домогание», чуть позже упоминается «порыв откровения», а также «горный загар, характерный Швейцарии».
Завершить «Вербовщика» автор решил на лирической ноте, пространной цитатой из африканской повести Быстролетова «Тэллюа, или Начало одного путешествия». Ее герой накануне отъезда в Африку проводит прощальный вечер на парижских улицах, при этом его мысленному взору представляется «полная внутреннего значения картина рождения и гибели волн» (откровенно говоря, несколько затянутая Быстролетовым, большим любителем эмоционально нагруженных пейзажей). Полюбовавшись вместе с героем волнами, Просветов обрывает книгу загадочной ремаркой («И неизвестно, какой радости, гордости и торжеству автор верил больше»), которую не так-то просто увязать с процитированной перед ней зарисовкой Быстролетова-мариниста:
Автор цитаты
«Яростно летят вверх сверкающие на солнце брызги. Какое великолепие! Какой порыв! Но в этом взлете растрачены силы, бурного движения уже нет. Позади вьется только хвост пены, сначала игривой и белоснежной, потом вялой и серой. Наконец, ничего не остается, кроме пузырей, лениво покачивающихся на мелкой ряби»
Наверняка найдутся читатели, которые разделят с Просветовым восхищение быстролетовскими пейзажами. У равнодушных к красотам природы, к счастью, есть возможность пообщаться со знаменитым разведчиком без посредников, обратившись, в частности, к его воспоминаниям с позаимствованным у Селина названием «Путешествие на край ночи», где вся судьба и характер героя исчерпывающе сформулированы в одном абзаце:
Автор цитаты
«В Петербурге ребенком я жил принцем; в юности, бежав за границу от белых, я превратился в нищего и питался из помоек. В описываемое время гребень волны бурного житейского моря опять высоко поднял меня, чтобы позднее, в зрелые годы, снова опустить на дно, до уровня голодной смерти за колючей проволокой лагеря. Крепкие мышцы, светлая голова и железное упорство помогли мне к старости полуживым выбраться на берег. Такая пожизненная качка приучила меня ничему не удивляться, не принимать всерьез материальные блага и, главное, не привязываться к ним, пить грязную воду из лужи без отвращения и без радости подносить к губам бокал старого вина»
