«Изабель Юппер как бы растворяется в нашем «Вишневом саде»

Стефан Брауншвейг считает «визионера» Чехова актуальным автором XXI века, выступает против «ностальгических вздохов» в «Вишневом саде» и ставит свою первую русскую оперу. Об этом глава парижского театра «Одеон» рассказал «Известиям» накануне премьеры спектакля «Братья Карамазовы», которая состоится в «Одеоне» 22 октября.

— В нынешнем сезоне на вашей сцене вы даете три спектакля по произведениям русских писателей — «Братья Карамазовы» Федора Достоевского, «Прошлое» по Леониду Андрееву и чеховский «Вишневый сад». С чем связан этот выбор?

— Русская литература — и прежде всего Чехов и Достоевский — занимает огромное место в мировом театральном репертуаре. В «Одеоне» мы представляем пьесы, которые нам предлагают наши режиссеры. В этом сезоне Сильвен Крезво ставит у нас «Братьев Карамазовых», Жюльен Гослен — «Прошлое» и Тьяго Родригес — «Вишневый сад».

— Как режиссер вы поставили все главные чеховские пьесы. Чем влечет вас русский классик?

— Я начал с того, что 30 лет назад показал его последнюю пьесу «Вишневый сад». Во Франции принято считать, что Чехова очень трудно ставить и исполнять, и поэтому режиссеру нужен большой опыт. Напротив, я всегда был убежден в том, что Чехов больше всего говорит в своих пьесах о молодежи. Вспомним молодых героев «Чайки», «Трех сестер» или того же «Вишневого сада». Так что я взялся за «Вишневый сад» совсем молодым. После Парижа мы сыграли его в московском Театре имени Пушкина — это было в 1993 году.

По тем временам моя первая постановка была весьма смелой. Я старался избежать ностальгических вздохов по уходящему времени и хотел показать в спектакле, что привязанность к прошлому и тревога о будущем — это некий род недуга, он мешает идти вперед и от него надо быстрее избавляться. Поэтому для меня очень важны слова одного из героев (Гаева. — «Известия») в конце четвертого действия: «В самом деле, теперь всё хорошо. До продажи вишневого сада мы все волновались, страдали, а потом, когда вопрос был решен окончательно, бесповоротно, все успокоились, повеселели даже». Разумеется, эта фраза может звучать иронично. Но я считаю, что, избавляясь от бремени прошлого, лучше чувствуешь себя в настоящем.

Мне кажется, что именно этот момент оказался созвучен России той поры, которая пережила перестройку и пребывала в волнительном ожидании завтрашнего дня. В «Вишневом саде» Тьяго Родригеса, который шел минувшим летом на Авиньонском фестивале и будет идти в «Одеоне», несколько другие акценты.

— Почему режиссеры в большинстве своем стремятся осовременивать классиков?

— Если воссоздавать на сцене обстановку минувшей эпохи, можно оказаться в музее, а он бесконечно далек от театра. Для меня хорошая пьеса в любом случае служит связующим звеном между прошлым и настоящим.

Что касается Чехова, он всегда был визионером. Его вообще не нужно осовременивать — он актуален и в XXI веке. В моей недавней постановке «Дяди Вани» в Театре наций, которую после Москвы показали в Париже, я особо выделил экологическую тему. Доктор Астров предупреждает, что человек уничтожает природу и не осознает надвигающейся катастрофы. «Дядя Ваня» сам по себе — метафора, тесно связанная с нынешним днем.

Достоевского сам я никогда не ставил, но Сильвен Крезво в прошлом сезоне показывал в «Одеоне» «Великого инквизитора» (глава из «Братьев Карамазовых». — «Известия»), а еще раньше — «Бесов». Его театр можно назвать политическим. В его «Великом инквизиторе» среди персонажей были Сталин, Тэтчер и Трамп, потому что Крезво всегда стремится говорить о современности.

— Вы не считаете, что достаточно на афише поставить слова «по мотивам» — и с пьесой или романом режиссеру можно делать всё, что заблагорассудится?

— Не будем забывать, что наш спектакль «Братья Карамазовы» — это все-таки адаптация великой книги, тогда как в «Великом инквизиторе» режиссер хотел рассказать во многом собственную притчу о возвращении Христа в наш нынешний мир.

— «Понимать по-своему не грех, но нужно понимать так, чтобы автор не был в обиде», — предупреждал Чехов в одном из своих очерков.

— Я всегда отношусь к автору с огромным уважением, ничего не добавляю в изначальный текст и сохраняю ему верность, даже если в постановке выдвигаю на первый план те или иные темы или одеваю героев в современные костюмы. Подобно музыканту, исполняющему сочинения композитора, я вижу себя в роли интерпретатора. У Сильвена Крезво несколько иной подход. Он часто переосмысливает произведение, ведет диалог с автором, вместе с которым создает что-то новое.

— В новой постановке «Вишневого сада» Изабель Юппер сыграет Любовь Андреевну Раневскую. Участие знаменитой кинозвезды — само по себе уже событие?

— В пьесе занята не только Юппер, но и другие превосходные актеры. Режиссер предоставляет всем полную свободу. Мне бы не хотелось, чтобы на сцене была звезда — и все остальные. Напротив, в постановке важен каждый персонаж, а сама Изабель как бы растворяется в этом «Вишневом саде». Состав труппы многорасовый — Лопахина и Варю играют чернокожие актер и актриса.

— Сейчас в «Комеди Франсез» идут «Бесы», а в ноябре в этом театре появится тот же «Вишневый сад». Не приедаются ли публике одни и те же спектакли, пусть и на разных сценах и в разных трактовках?

— С Чеховым в этом плане никаких проблем не возникает, потому что французы его любят. На «Вишневый сад» пойдут и в «Комеди Франсез», и к нам. Когда я в 2001 году поставил «Чайку», в Париже одновременно шли пять «Чаек» — целая стая. Может показаться, что их было слишком много. Но публике нравилось сравнивать разные постановки и актерскую игру. Тем более что Чехова можно интерпретировать по-разному.

— Вы уже упоминали вашу постановку «Дяди Вани» в Театре наций, которую московский театр в прошлом году с успехом показал в «Одеоне». В заглавной роли блистал Евгений Миронов. К сожалению, русские театры в Париже — редкие гости.

— Это не совсем так. Напомню, что не так давно в «Одеоне» шла очень интересная постановка Тимофея Кулябина «Три сестры», в которой артисты изъяснялись на языке жестов (спектакль новосибирского театра «Красный факел». — «Известия). Мы, несомненно, и в дальнейшем намерены приглашать ваши театры. Тем более что публика обожает русских актеров.

— Почему ваш театр называется «Одеон — Театр Европы»?

— В 1983 году итальянский режиссер Джорджо Стрелер вместе с тогдашним министром культуры Франции Жаком Лангом выдвинули концепцию европейского театра и предложили показывать в «Одеоне» лучшие работы европейских мэтров. С одной стороны, это предполагает единство европейского театра, который не имеет границ, а с другой — сохранение традиций национальных школ.

Несмотря на общий репертуар — Шекспир, Мольер, Чехов, богатство Европы заключается в бесконечном разнообразии. Публике интересно смотреть на английских, русских, французских, итальянских, шведских, немецких актеров. Однако сегодня Европа стала для театра слишком тесной. Поэтому нам важны спектакли Латинской Америки, Африки, Азии, других частей света.

— В нынешнем сезоне в «Одеоне» идут спектакли, созданные по фильмам «Джинджер и Фред» Федерико Феллини и «Догвилль» Ларса фон Триера. «Комеди Франсез» показывает постановки по «Фанни и Александру» Ингмара Бергмана и «Гибели богов» Лукино Висконти. Адаптация киносценариев для сцены стала новой тенденцией?

— Да, это так. В поисках новых форм театры всё чаще обращаются к кино, оно служит им источником вдохновения. В результате на театральных подмостках становится меньше обычных пьес.

— Вы сейчас репетируете в Театре Елисейских Полей «Евгения Онегина». Что побудило вас взяться за самую знаменитую русскую оперу?

— «Евгений Онегин» — мой первый опыт работы с русской музыкой. Не могу сдержать слезы, когда ее слушаю, — она божественная. Если для русских «Онегин» — прежде всего роман в стихах их величайшего поэта, то во Франции оперу знают едва ли не лучше, чем оригинальное поэтическое сочинение.

Ставя «Онегина», я пытаюсь как можно точнее следовать замыслу композитора. Читая переписку Чайковского, я понял, что он стремился написать не масштабное произведение, а скорее камерное, по сути, интимное. Он признавал, что в его опере мало действия и движения, нет сценических эффектов, а содержание бесхитростно. В какой-то степени авторскую концепцию этой оперы можно считать предтечей всего чеховского театра.

— У вас разный подход к оперному и драматическому театрам?

— С артистами в театре и в опере я работаю одинаково. Что касается «Онегина», то впервые я готовлю оперный спектакль с женщиной-дирижером — Кариной Канеллакис, молодой американкой, у которой русско-греческие корни. Режиссеры и дирижеры не всегда ладят друг с другом, но мы с Кариной нашли общий язык. Для меня музыка не менее, а может, и более важна, чем слово.

— Кто для вас главный герой этой оперы — Онегин или Татьяна?

— Оба. Знаю, что Пушкин мог бы назвать поэму «Татьяной», а Чайковский был влюблен в ее образ. Этот персонаж и на страницах романа, и в опере претерпевает наибольшую эволюцию — от молодой девушки до блистательной светской дамы. Татьяне вообще-то близок Ленский — мне кажется, потому что он поэт и мечтатель. Когда перед дуэлью он исполняет свою знаменитую арию, Татьяна может слушать ее, находясь на сцене.

— До «Евгения Онегина» на сцене Театра Елисейских Полей шла опера Дебюсси «Пеллеас и Мелизанда», поставленная главой «Комеди Франсез» Эриком Рюфом. Театральные режиссеры уверенно теснят своих оперных коллег?

— Происходит заметная эволюция оперы в сторону драматического театра и отказа от существующих оперных канонов. Сегодня артисты оперы, особенно молодое поколение, не только прекрасно поют, но и отлично играют. Театральных режиссеров всё чаще приглашают в оперу по той причине, что они умеют с ними работать.

— В последние годы русские режиссеры успешно ставят балеты в Большом театре: «Нуреев», «Герой нашего времени» и совсем недавно — «Чайка». Вам не хотелось бы попробовать себя в балете?

— Такого желания у меня нет. Скорее всего, мне было бы трудно найти общий язык с танцовщиками, потому что я привык работать с текстом, иными словами — с актерами и певцами.