Питер Гелб продолжает сотрудничество с Большим театром, делает всё, что пожелает Анна Нетребко, называет Дмитрия Чернякова «гением», а себя — «солдатом музыки», который спасает оперу во время COVID-19. Об этом генеральный менеджер Метрополитен-оперы рассказал в эксклюзивном интервью «Известиям».
— Как «Мет» переживает нынешний кризис?
— Оперные театры всего мира находятся сейчас в одинаковом положении. Ждем, когда можно будет безопасно возобновить представления и публике вернуться в залы. Мы работаем на такой же основе, как и другие ведущие оперные дома Европы — Парижская опера, Ла Скала или Большой театр. Предложения некоторых европейских институций давать представления только для небольшой аудитории не реалистичны. «Мет» располагает залом в 3,8 тыс. мест, и если для социального дистанцирования нам бы даже удалось сократить их до 400–500, остаются другие вопросы: как публика станет входить в театр, добираться до своих мест, не соприкасаясь друг с другом, пользоваться туалетами? Как разместить оркестр в яме, а певцов и хор на сцене?
— Возможна ли для «Мет» такая модель с экономической точки зрения?
— Нет. В Америке мы не имеем правительственных субсидий и зависим от пожертвований. Они составляют около половины нашего ежегодного бюджета в $300 млн. Остальное поступает от продажи билетов. Если ограничить аудиторию несколькими сотнями мест на каждое представление, мы не сможем найти необходимые финансовые средства. Так или иначе, главное — это здоровье и безопасность публики.
— Какие шансы на открытие вашего нового сезона по графику — 21 сентября 2020 года?
— Он откроется, когда будут решены эти проблемы. У меня нет магического кристалла, поэтому не знаю, когда это произойдет. В данный момент мы по-прежнему планируем начать сезон в конце сентября. Не думаю, что можно обеспечить безопасность путем социального дистанцирования. Нужно справиться с эпидемией любым способом — лечением, иммунитетом или, скорее всего, с помощью вакцины. Знаю, что в этой области достигнут большой прогресс. Но когда она будет готова?
— Без вакцины не будет следующего сезона?
— Я не был бы столь категоричен — только белое или черное. В самом Нью-Йорке значительная часть населения уже переболела коронавирусом. В любом случае, я не думаю, что должен быть источником медицинской информации. Ясно, что предстоящий сезон в опасности. Но его начало не зависит только от того, удастся ли получить вакцину.
— Значит, в ближайшем будущем общение «Мет» с публикой останется виртуальным?
— В 1931 году, во времена Великой депрессии, с которой часто сравнивают в экономическом плане COVID-19, «Мет» первым начал радиотрансляцию своих спектаклей. Таким был его ответ на тогдашний кризис. Возглавив «Мет» в 2006 году, я начал трансляцию наших спектаклей в кинотеатрах. Мы получили самую большую оперную аудиторию в мире — миллионы людей в разных странах, включая Россию. Когда в марте 2020 года нам пришлось отменить представления, мы предложили зрителям онлайн-трансляцию — около тысячи часов наших программ. Это помогает «Мет» поддерживать тесные контакты с публикой. Поскольку люди настроены по отношению к нам позитивно, ряды наших доноров пополнились 19 тыс. новых членов из разных стран. Когда снова откроем театр, мы, возможно, на что-то посмотрим иначе, но связь «Мет» с аудиторией будет сильнее.
— Как долго собираетесь продолжать онлайн-трансляции?
— Всё время. Прекратим, как только начнем показывать спектакли в самом театре. Цивилизованное общество не может существовать без культуры. И мы даем такую возможность. Некоторые люди впервые смотрят оперу во время пандемии. Думаю, что, когда она закончится, они придут в театр. Публика обретет свободу, и ей захочется увидеть настоящие спектакли на сцене. Мы всегда пытаемся не только сохранить старых зрителей, но и привлечь новых.
— Как обстоят дела с тремя вашими совместными постановками с Большим театром — «Аидой», «Саломеей» и «Лоэнгрином»? В каждой из них главную партию должна исполнять Анна Нетребко.
— Мы продвигаемся вперед со всеми тремя копродукциями, которые создаются для двух театров. Но если «Мет» осенью не откроется, мы не сможем показать «Аиду» первыми, как это было намечено, и тогда премьера пройдет в Большом. Что касается «Саломеи» и «Лоэнгрина», то они запланированы в «Мет» на следующий сезон.
— Анна Нетребко остается одной из крупнейших звезд вашего театра на протяжении десятилетия. Почему она, на ваш взгляд, так популярна во всем мире?
— Она одна из величайших певиц современности, потрясающая артистка с большим сердцем, храброй душой и божественным голосом, прекрасная в любой роли. Ее обожает публика. Когда Анна Нетребко на сцене, вы забываете обо всем и думаете только о ней, ее голосе и персонаже. В истории оперы было лишь несколько певцов, которые смогли достичь столь головокружительных высот. Анна всегда очень отважно выстраивала свою карьеру и репертуар. Начав с легкого сопрано, она стала одним из выдающихся драматических сопрано всех времен. Оперная публика знает: когда выступает Анна, она слышит то, чего никогда не слышала раньше.
— Говорят, когда она захотела исполнить партию Татьяны в «Евгении Онегине», вы решили специально для нее поставить оперу. Так ли это?
— Могу сказать, что поставил специально для нее много опер. В каждой новой постановке исхожу из комбинации нескольких факторов, важнейшим из которых является кастинг. Поскольку «Мет» огромный театр, для некоторых опер, особенно больших драматических, бывает трудно подобрать состав. Очень немногие певцы могут выступать в них на нашей сцене. Что же касается Анны, всё главным образом зависит от того, что она хотела бы петь. Она из тех редчайших певиц в мире, для которой я готов сделать всё, что она пожелает. Сейчас она репетирует главную партию в «Набукко».
— Она счастлива тем, что вы так трепетно к ней относитесь?
— Для успеха должны быть счастливы обе стороны. Главное, что благодаря Анне счастливой чувствует себя публика «Мет».
— Какое место в вашем репертуаре занимают русские оперы?
— Их не так много, как мне бы хотелось. Назову «Хованщину», «Войну и мир», «Евгения Онегина», «Игрока», «Пиковую даму» с фантастической норвежской сопрано Лиз Дэвидсен. Американская аудитория любит русскую оперу и русских певцов. Не только Анну Нетребко.
— Ну и, наконец, «Князь Игорь» в постановке Дмитрия Чернякова…
— Горжусь, что показал «Князя Игоря», который никогда не шел на нашей сцене. Черняков — настоящий визионер, гениальный постановщик. Я послал Дмитрию видеопоздравление на его 50-летие, которое он только что отметил. Меня всегда увлекала красота музыки «Князя Игоря». Трудность заключалась в ее сюжете. Дмитрий предложил нечто фантастическое. Он переосмыслил всё произведение. В результате опера стала прежде всего мощной психологической драмой и в меньшей степени фольклорной вещью, которую обычно видят в ней в России.
— У вас к опере скорее консервативный подход?
— Всё зависит от того, что вы имеете в виду под этим словом. Я себя консерватором не считаю. Я против позиции некоторых постановщиков, которые думают, что публика всё примет, и фокусируют внимание на деконструкции произведения. А это необязательно хорошо для зрителей. Сама идея сценического искусства заключается в установлении отношений между сценой и аудиторией. И если ты оскорбляешь аудиторию тем, что считаешь смелым или радикальным, для меня это неправильный подход. Правильный в том, чтобы быть оригинальным и соблюдать верность замыслу композитора. Это не означает, что ты не можешь менять время действия. Но история должна быть абсолютно ясной, чтобы публика могла ее понять и оценить. Лучшие постановщики в мире — те, которые знают, как это сделать.
— Публика ходит в ваш театр слушать замечательные голоса, оценить новые постановки или увидеть великие произведения Моцарта, Доницетти, Верди, Чайковского, Вагнера?
— Всё это вместе. Когда в театре так много мест, их заполняет различная публика. В нынешнем сезоне, который нам пришлось остановить в марте, с точки зрения бокс-офиса главными хитами стали «Эхнатон» Филипа Гласса и «Порги и Бесс» Джорджа Гершвина. «Эхнатона» ставят редко, и традиционная аудитория ее плохо знает. Но ее мистический, почти ритуальный стиль покорил нью-йоркскую публику — в том числе ту, которая обычно ходит на Моцарта, Верди или Пуччини. На все спектакли билеты были распроданы. Репертуар надо расширять, чтобы опера смогла выжить в мире, который наступит после пандемии. Для этого необходимо привлекать новую публику, в том числе совсем молодую. Наряду с онлайн-трансляцией в эти кризисные дни мы представляем и образовательную программу для школьников. Поскольку опера отсутствует в американской системе образования, нам надлежит нести сей факел просвещения.
— Вы возглавляете «Мет» 14 лет. Чем больше всего гордитесь?
— Тем, что мне удается сохранять оперу живой, поддерживать к ней интерес. Всю свою жизнь я занимался музыкой. Всегда чувствовал, что должен сражаться за то, чтобы классика оставалась в центре общественного интереса. В 1980-е годы я был менеджером знаменитого русского пианиста Владимира Горовица, убедил его поехать на гастроли в Москву в 1986 году. О его историческом возвращении и о его концерте снял фильм («Владимир Горовиц: последний романтик». — «Известия»), который посмотрели миллионы людей. Я всегда стремлюсь крепить связь музыки с публикой. Именно этим больше всего горжусь.
— Есть ли у вас какие-либо сожаления?
— Они появляются каждый день. Мы все ошибаемся, но ошибки дают нам возможность учиться. Об этом я напоминаю тем, кто работает со мной. Не страшно совершать ошибки, важно их понимать и извлекать опыт. Возможно, моей самой заметной постановкой в «Мет» оказалась новая «Тоска» — мрачно-реалистическая версия Люка Бонди, поставленная в 2009 году. Она заменила роскошный спектакль Франко Дзеффирелли. Публика отнеслась к ней крайне негативно. Потом я понял, что в тот момент это было слишком смелым поступком с моей стороны. Я не смог убедить консервативных зрителей в том, что не каждая опера должна быть внешне красивой с точки зрения постановки. Ну и сам извлек для себя урок. Убедился, что можно иногда ставить оперы, которые в глазах публики визуально красивы и одновременно радикальны.
— В 1991 году еще до прихода в «Мет» вы создали фильм «Солдаты музыки: Ростропович возвращается в Россию», удостоенный премии Emmy. Наверное, непросто было его снять?
— Это одно из величайших событий в моей жизни, прекрасно помню его, словно всё было вчера. Благодаря этому фильму я очень многое узнал — прежде всего о гражданском мужестве Славы и Галины, о том, как они храбро выстояли, защищая Солженицына. Во время съемок я не отходил от Ростроповича. Он, как мне казалось, никогда не спал и пил галлонами водку. Мне очень нравится название этого фильма, в котором я использовал слова Шостаковича: «Мы все солдаты музыки». Они стали моим собственным кредо. Мне нравится считать себя солдатом, который не перестает сражаться за то, чтобы музыка и опера продолжали жить.
— Какой вам представляется опера через 20–30 лет?
— Она будет жить, если при ней буду я (смеется). Хотя, может быть, я не проживу так долго. Как бы то ни было, вижу свою миссию именно в том, чтобы опера оставалась с нами и продвигалась вперед с точки зрения креативности. Может быть, изменится ее экономическая модель. Сейчас она не очень хороша — постановки стоят слишком дорого. Не знаю, смогут ли существовать огромные оперные дома через два-три десятилетия. Но творческий дух музыкального театра никогда не умрет.
Справка «Известий»
