Самый «неистовый» из режиссеров новой волны нулевых Игорь Волошин считает, что пропасти между артхаусом и коммерческим кинематографом не существует. Средства могут быть любые, главное — поставить задачу развлечь зрителя. При этом режиссер отмечает, что для него крайне важна картинка, а не только сюжет: форма, цвет, а также звук имеют то же значение, что и драматургические противоречия, которыми нашпигован любой «кинопопкорн». После премьеры нового сериала Игоря Волошина «Коса» на Strelka Film Festival «Известия» поговорили с автором о его взглядах на самое массовое искусство.
«Переход к коммерческому кино для меня был органичным»— В «Искусстве кино» вас как-то аттестовали как одного из самых неистовых представителей новой русской волны: «Если Хлебников, Хомерики, Бакурадзе, Мизгирев, снимающие сдержанное интровертное кино, подпадают под определение «новые тихие», то Волошин явно не в этой компании». Вы начинали как режиссер артхаусного кино. Почему решили заняться коммерческими сериалами?
— Да, это Ольга Шакина написала в 2011 году после выхода моей ленты «Бедуин». А до этого был фильм «Я», который показался критикам просто «вырвиглаз» после еще более ранней галлюциногенной «Нирваны». Но я тогда не ставил себе задачу снимать кино «не для всех» — это был развлекательный артхаус, построенный на экшене, только не на спецэффектах и трюках, а на бесконечном удержании внимания зрителя. Артхаус или не артхаус, но ты думаешь о зрителе, держишь его. Эти эксперименты были оценены на Берлинском фестивале, по миру фильмы поездили неплохо. Но прошло много времени, и продюсеры, которые всегда видели во мне человека, который хорошо работает с ритмом, сейчас делают так — присылают мне текст и просят наложить на него как можно больше невероятных решений. И вот здесь существует очень тонкий симбиоз кассового и артхаусного кино: если ты хочешь развлечь зрителя — всё равно это мейнстрим. Я всегда снимал кино, которое жило в своем мире — страшном, разрушительном, веселом и бешеном.
— То есть разницы между авторским и зрительским кино для вас нет?
— Я стараюсь делать миксы. Для меня коммерческая драматургия всегда была родной, я всё-таки по ее лекалам работаю. Есть предлагаемые обстоятельства, в которые попадает герой, тиски жмут его до невероятной степени. Он принимает различные решения, падает, спотыкается, выживает. Поэтому переход для меня был весьма органичен. Но, конечно, я никогда не думал, что наступит момент, когда я буду снимать сериалы. Просто это время пришло: бабах! 99% авторских продюсеров сегодня перешли на коммерцию и сделали это осознанно. Стало сложнее находить деньги на авторское кино.
— Это точно осознанный выбор или всё-таки рынок вынудил?
— Думаю, дело не в деньгах, а в тренде. Ведь на зрительском кино у нас много не заработаешь. Представляете, сколько должно быть сеансов и кресел у фильма стоимостью 500 млн рублей, чтобы он окупился в прокате? А когда ты снял кино за 100 млн рублей, продал его на две платформы — вот и весь прокат. Его закроешь хотя бы в ноль. При правильном раскладе можно заработать — но просто надо вложить в рекламу хотя бы около 40–50 млн. На практике это получается. Другое дело, где эти 140 млн, когда Минкульт выделяет только 40 млн? Ладно, уже цифры пошли. Лучше про творчество.
«Сам Калининград для меня — персонаж»— Какой фильм был самым важным для вас в вашей личной фильмографии?
— Наверное, «Я».
— Это портрет поколения или автопортрет?
— Там много всего. Смешно было, когда я в конце написал: «Основано на реальных событиях» — а люди смеялись и хлопали. Что это такое — тема-то такая тяжелая. «Я» должен был быть моим первым фильмом, и Сергей Михайлович Сельянов должен был его продюсировать, но в какой-то момент мы остановились. Но потом Алексей Балабанов вдохновил меня не оставлять свой замысел и всё-таки сделать «Я».
— Расскажете об этом?
— Мы сидели у него дома — как раз только подружились. Он попросил: «Ну, расскажи, что ты будешь снимать». Рассказываю, придумываю. Он говорит: «Тебе не надо ничего делать, запиши — да и всё, люди такие сюжеты ищут, а это всё в тебе». Я помню — пошел, сел за компьютер и недели за две написал повесть, и Аня Михалкова сначала ее издала, а потом нашла деньги на это кино. Но это всё давняя история.
— Как родилcя замысел сериала «Коса»? Это документальная история? Маньяк действительно убивал девушек на Куршской косе?
— Нет, конечно, это всё вымысел. Я не могу полностью раскрывать сюжет, но в целом это история про людей, которых связывает цепочка преступлений. Журналист (его играет Александр Горбатов) приезжает в свой родной город, Калининград, и начинает вести расследование параллельно со Следственным комитетом. У него личные счеты к преступнику, это его незакрытый гештальт — несколько лет назад он вел реалити-шоу на ТВ, где рассказал про таинственного маньяка-потрошителя, и вот сейчас злодеяния стали повторяться. То ли этот же изувер вернулся, то ли появился другой, копирующий его почерк? Героя мучает вопрос, не стало ли его шоу «подсказкой», спровоцировавшей очередного сумасшедшего.
На пути расследования соперницей и напарницей журналиста становится брутальная женщина-следователь (Линда Лапиньш) — противопоставление и слияние вполне себе бергмановского уровня с точки зрения мощного психологизма, сложности, невероятной страсти, которая между ними возникает. К сожалению, оба героя нарушают какие-то свои личные принципы и их союз не становится долговременным, но пока что они работают и действуют как единый мощный организм. Эта единая сущность в каком-то смысле метафизически идет по следу преступника и в итоге находит тотальное зло.
Изначально сценарий написан с прицелом на Калининградскую область и на Куршскую косу. Это абсолютно сумасшедшая локация — там можно создать невероятный, мистический мир. И сам город для меня — персонаж, и вся эта местность — как бы некий герой, который держит в объятиях действующих лиц.
«Я склонен к брутальному искусству»— Жанр, в котором вы работаете, окрестили некроренессансом, и этот фильм не первый случай. Ваш предыдущий сериал «Змееносец» был также отснят в этом году — в не менее романтических декорациях Выборга и Петербурга. У главной героини патологоанатома Лизы беспорядочная личная жизнь, и все ее любовники по злой иронии оказываются на ее столе. Почему вас вообще интересует эта тема?
— Меня в этих образах что-то зацепило. Я сам изобрел название жанра, и, как мне кажется, оно уже потихоньку укрепилось, хотя я только один раз произнес это слово в каком-то интервью или упомянул в пресс-релизе. Самое интересное здесь — заглянуть в голову убийце. Когда ты начинаешь мыслить, как ненормальный человек, то понимаешь, что нужно делать в кадре. Я поймал себя на мысли, что склонен к брутальному искусству, к творчеству «с черного хода». Возможно, этот взгляд связан с живописью эпохи Возрождения, большим поклонником которой я являюсь. В смерти можно найти свою эстетику, как это делал, к примеру, Караваджо. Было смешно, когда те, кто читал сценарий, как-то побаивались это снимать, предлагали ограничиться фотографией, а не гримировать тело. А для меня важен не только сюжет, но и то, как это сделано: мы всё-таки работаем с изображением. В режиссуре форма, звук, цвет имеют то же значение, что и драматургические противоречия, которыми нашпигован любой современный блокбастер.
В первый день съемок «Косы» скончался режиссер Алан Паркер. Для меня это был большой удар, я его очень люблю, и у нас отчасти получился оммаж его фильму «Сердце ангела». В нем невероятная драматургия, в конце — хук, который переворачивает сознание. Вспоминаю Достоевского, который говорил, что красота спасет мир. Я бы перефразировал: красота убьет мир. Красота бывает настолько тяжелой по ощущению, что ты как на магните. Силишься понять справедливость этой эмпатии и отторжения, но не можешь «развидеть».
Как-то я поймал себя на мысли, что, встречаясь с разными людьми по жизни, иногда узнаешь что-то такое, чего вообще не хотел бы знать. Я имею в виду не истории, а какие-то неприятные вещи, навсегда искажающие внутренний мир, который до этого был проще и правильнее. Думаешь: «Вот зачем тебе это всё, зачем?»
— А зачем?
— Представьте: сидит какой-нибудь Раскольников перед телевизором, он только-только начинает гонять внутри себя монолог «Тварь ли я дрожащая», он уже в полушаге от преступления. Но он включает мой сериал и видит те силы зла, которые материализованы в маньяках, в преступниках. И он понимает: «Блин, я так не смогу, не надо так». Пока этот тренд будет работать, пока будут сниматься триллеры и нуары, люди будут понимать, как чудовищно выглядит преступление и как неотвратимо наказание. Кого-то это удержит.
— У вас есть творческое кредо?
— Думаю, невозможно снимать кино для себя. Да, мне важно подчеркнуть какие-то детали, но в целом я существую по законам аттракциона: кино — это всё-таки развлечение. Неважно, мейнстрим ты снимаешь или арт. Главное — чтобы зритель не уснул в зале. А лучше наоборот: проснулся к новой жизни в контексте рассказанной ему истории.
Справка «Известий»
