Я люблю тебя, марина: Третьяковка отмечает 200-летие Алексея Боголюбова

Масштабные морские панорамы, водные сражения, величественные парусники императорского флота… Конечно, здесь сразу вспоминается творчество Айвазовского. Но речь на самом деле не о нем, а о живописце-последователе, оставшемся (справедливо ли?) в тени своего кумира. Алексей Боголюбов — один из главных русских пейзажистов XIX века. Несмотря на это, ни одной крупной ретроспективы его ни в Москве, ни в Петербурге не было. В преддверии 200-летия со дня рождения художника Третьяковская галерея исправляет упущение. «Известия» оценили экспозицию в числе первых.

Если показать человеку без искусствоведческого бэкграунда одну из хрестоматийных картин Боголюбова и спросить, кто автор, почти наверняка он скажет: «Айвазовский». Действительно, в массовом сознании эффектные морские виды — так называемые марины — прочно связаны с именем крымского мастера. И сам Боголюбов, когда начинал работать в этом жанре, прекрасно отдавал себе отчет, с кем его неизбежно будут сравнивать. Более того, гордился таким сопоставлением и преклонялся перед старшим коллегой.

Впрочем, разница в возрасте у них была не такой уж и большой — семь лет. Но если Айвазовский громко заявил о себе уже в середине 1830-х, во время обучения в Императорской академии художеств, и вся жизнь его была связана с живописью, то Боголюбов пришел в искусство куда позже — в 1850-х, прежде получив образование морского офицера и послужив на флоте. Он и в дальнейшем будет регулярно уходить в море, например, чтобы составить атласы прибрежных глубин Финского залива и Каспия.

Возможно, в этих биографических деталях и кроется его неявное, но существенное отличие от Айвазовского: Боголюбов не романтизирует море, не стремится к эффектам, поражающим воображение. Он в большей степени реалист. Образно говоря, если полотна Айвазовского — это как «Пираты Карибского моря», то виды Боголюбова можно сравнить с документальными фильмами National Geographic. И даже его монументальное «Гренгамское морское сражение 27 июля 1720 года» (холст почти 4 м шириной из собрания Русского музея стал главным экспонатом выставки) не пытается поразить гигантскими волнами и световыми эффектами, но отражает хаос и деструкцию боя. Дым от пушек, нелепо уткнувшиеся друг в друга суда с накренившимися мачтами и шлюпки, полные солдат, стреляющих друг в друга. Здесь нет нарочитой героики — скорее отчаянная попытка с обеих сторон спасти свои жизни.

Спокойное море, кстати, Боголюбов пишет чаще, чем сцены бури. В этом плане выставка Третьяковки обладает терапевтическим эффектом. Все-таки даже на сражения давно минувших лет смотреть сегодня тревожно. Иное дело — величественные панорамы с кораблями в портах на тихой водной глади. Или мирные речные пейзажи — например, еще один «гигант» новой экспозиции «Вид Нижнего Новгорода», где доминирует, однако, вовсе не Волга, а белокаменная стена кремля. Хотя самая интересная работа в этом ряду, пожалуй, «Голицынская больница в Москве». Прелесть этого позднего полотна — в освещении: здания на дальнем берегу окрашены красноватыми лучами мягкого закатного солнца. Причем сделано это настолько тонко, что не сразу понимаешь, откуда возникает такой выразительный оттенок и почему холст так притягивает внимание. И тем более интересно сопоставлять эту вещь начала 1880-х с картинами середины века. Вроде бы Боголюбов как был, так и остался реалистом. А на самом деле, всё уже иное: и мазок, и колорит, и рисунок.

Экспозиция занимает четыре зала Инженерного корпуса (весь третий этаж), и эволюция стиля наиболее ярко прослеживается в первом из них. Ранние вещи художника — действительно чистый реализм, максимально гладкая и детальная живопись в духе того же Айвазовского. Но чем дальше, тем всё более атмосферно, свободно, пастозно он пишет. И вот уже в небольшом пейзаже «Пруд и ферма» 1967 года мы чувствуем дыхание импрессионизма. А созданный несколько лет спустя «Лес в Веле. Нормандия» и вовсе мог бы появиться из-под кисти Клода Моне.

Конечно, это скорее исключения. На рубеже своего 50-летия бежать за молодежью мастер не собирался. Хотя французы действительно повлияли на Боголюбова, только не Моне со товарищи, а их предшественники — барбизонцы, Камиль Коро. И Третьяковка подчеркнула эту связь, разместив в середине зала мини-комнаты с картинами зарубежных мэтров, представленными Эрмитажем и ГМИИ имени Пушкина. В их числе — образцовые произведения, которые интересны и сами по себе, — например, замечательное «Утро» Коро, где свинцовое небо и сероватые деревья на переднем плане создают особый, мрачно-романтический колорит.

Европейский мотив экспозиции звучит тем более громко, поскольку ряд представленных работ самого Боголюбова изображают как раз виды зарубежных городов — Венеции, Амстердама и так далее. Так что для российского зрителя это еще и возможность виртуально попутешествовать по не очень доступным сегодня местам.

Но всё же рассчитывать на такой же народный успех, как у ретроспективы Айвазовского, не приходится. Здесь и пространство более камерное, нежели главный зал на Крымском Валу, и имя не столь громкое, и сами произведения располагают не столько к реакции вроде «ух ты!», сколько к спокойному созерцанию. Но, может, именно это сегодня и нужно.