Во вторник, 6 декабря, исполняется 95 лет со дня рождения народного артиста России Владимира Наумова. Снятые им вместе с Александром Аловым фильмы вошли в золотой фонд отечественного кинематографа. Он работал с Гуэрро, Мастрояни и Смоктуновским. Хотел, чтобы на первом уроке в первом классе детям читали Пушкина. И ни один кадр не снимал без того, чтобы не подойти к камере и не посмотреть в глазок. «Он был как космос. Художник, философ, выдумщик мира. И он всегда хотел этим делиться», — вспоминает актриса Наталья Белохвостикова. С вдовой и музой легендарного кинорежиссера встретились «Известия».
«Я погрузилась в мир его друзей, мир его любви, его знания»— В ходу романтическая история о том, что вы с Владимиром Наумовичем познакомились в самолете. А как на самом деле было?
— Нас представитель «Совэкспортфильма» познакомил в аэропорту. Я во ВГИКе по истории кино изучала фильмы Алова и Наумова, но знакома с ними не была. Летели мы на Дни советского кино в Белграде, открывались они фильмом «Бег», который недавно вышел, а Володя был главой делегации. В программе этих дней был и мой фильм «У озера». «Бег» Володя мне не разрешил смотреть, сказал, что копия плохая, а «У озера» посмотрел.
— Он его раньше не видел?
— Не видел, не знал, что я существую, вообще не слышал фамилию. Они с Аловым выпускали «Бег», и ему было совершенно не до этого. Всё только начиналось в моей жизни. Мне было 20 лет. Первое, куда он меня пригласил, — на стадион. В «Крылышки», в «Крылья Советов». Мы пошли на бокс.
— Вы не удивились, что вас пригласили не в театр, не в ресторан?
— Это всё было потом, а сначала мы пошли на бокс. Я не знала, что он занимался боксом, для меня было удивительно, когда он зеркально повторял движения, которые были на ринге. То, что это естественно для боксера, я поняла потом. Потом он рассказал, что занимался спортом всерьез. И потом всю жизнь, если где-то бокс шел на ТВ, включал, смотрел, ему нравилось.
Тогда на «Таганке» только что вышел «Гамлет» Любимова с Володей Высоцким, на второй вечер мы пошли туда. Мы немного таились, я не люблю, когда моя жизнь становится достоянием, пытаюсь максимально спрятаться. Но на следующий день все знали, что мы с Наумовым были у Любимова, потому что в «Гамлете» был занавес из мешковины, а в ней отверстия. Артисты, когда свободны, смотрели, кто пришел, и, видимо, обсуждали приход такой странной пары.
Потом он меня познакомил с Женей Евтушенко, с которым дружил всю жизнь, и мы пошли на его вечер. Я погрузилась в мир его друзей, мир его любви, его знания.
— Он отличался от мира, в котором вы жили?
— Он отличался очень. Я с девяти месяцев жила в Англии, дочка посла. Дипломатический мир сформировал мой характер. Это совершенно самоотверженные люди, удивительные, но совсем другие.
Владимир Наумов — как космос. Художник, философ, выдумщик мира. Он ни на секунду не замирал. Каждая его клеточка была соткана из интереса к миру, к искусству в каком-то невероятно широком смысле слова. И он хотел этим делиться всегда. Вот такой был Володя. Весь наполнен. До последнего дня.
— Правда ли, что вы были благодарны Владимиру Наумовичу за то, что он избавил вас от образа Лены Барминой?
— Конечно! Если бы я не встретила Володю, наверное, не была бы артисткой. После «У озера», я получала в день по несколько предложений. Это были вариации на тему Лены Барминой. Герасимов говорил, что каждая новая роль должна быть ступенечкой вверх, и я отказалась, наверное, от 80% ролей, которые мне предлагались. Сейчас смотрю и думаю: «И почему отказалась? Такая хорошая картина».
На том этапе мне казалось, что движение вперед должно нон-стоп идти. И я интуитивно выстраивала жизнь, конечно, благодаря Володе. Знала, что есть тыл, есть плечо, есть человек, который во всем меня поддержит. Если бы не он, может быть, жизнь заставила бы вести себя иначе. Но у меня было право выбирать, право ждать, в этом смысле у меня уникальная жизнь.
«Многие вещи, происходящие в моей жизни, ведутся его рукой»— Как Владимир Наумович пережил кризис отечественного кинематографа в 1990-е?
— Он тогда с Тонино (Гуэрро. — «Известия») работал, они писали «Восковой гений», сценарий для Мастрояни. Фантастический. Я сидела в уголочке — мне разрешали — и наблюдала, как Мастрояни, Тонино и Наумов работают. Они не записывали — фантазировали, сочиняли, перебивая друг друга, хохотали, рассказывали анекдоты. Потом говорили: «Всё, забыли» — и начинали заново совершенно другую историю.
Вот так рождался этот сценарий, но Марчелло уже болел, уезжал периодически в больницу, и не случился этот фильм, а случился «Белый праздник», который Володя с Тонино написали для Иннокентия Михайловича Смоктуновского.
— Это, кажется, был его последний фильм.
— Да. Съемки только начались, ему стало плохо, его увезли, лег в больницу. Володя позвонил Тонино. Тот говорит: «Ну всё, закрывай картину, эту роль не может сыграть никто». И вот неделя проходит, никто не понимает, что и как делать.
Пол-одиннадцатого, как сейчас помню. Звонит телефон. «Наташенька?! Ты Володечку не дашь мне?» Я говорю: «Володя, это Иннокентий Михайлович». Он говорит: «Кеша, Кеша, это ты?» — «Володь, слушай»... — «Нет, ты скажи, как ты себя чувствуешь». — «Нет, ты меня послушай. У тебя в сценарии написано…» — и что-то ему говорит. «Как ты думаешь, если я скажу чуть-чуть по-другому, ты не обидишься, ничего?»
Ну гений! И он выполз из этого своего инфаркта страшного, доснялся. Такое счастье у меня было в жизни. Когда я сейчас вспоминаю режиссеров, художников, с которыми общалась, жила рядом, думаю: такого не бывает. Просто не бывает. Но вот Бог держал, наверное, надо мной руку и послал мне людей, благодаря которым я есть, и мне так фантастически жить, и для меня мир — это космос, правда. И всё потому, что со мной рядом был космический человек, которого я люблю.
— Елена Булгакова рассказывала, что она беседует с давно ушедшим из жизни Михаилом Афанасьевичем. Он говорит ей, как жить, как снимать кино по его произведениям.
— Да, она говорила: «Я единственный представитель Михаила Афанасьевича на земле».
— Вы разговариваете с Владимиром Наумовичем?
— Мне кажется, да. Он мне очень редко снится, но, видимо, многие вещи, происходящие в моей жизни, ведутся его рукой. У меня кольцо обручальное на правой руке, я четко понимаю, что в этой жизни есть тайна, которая, наверное, не формулируется в слова, в оценки. У Высоцкого есть гениальная песня: «Наши павшие нас не оставят в беде, наши мертвые, как часовые». Я знаю, что я не одна.
— Возможно ли было, чтобы ваша дочь выбрала себе другую профессию, не кинематографическую?
— Наверное, нет, к сожалению. Ее в пять лет привезли на съемочную площадку, она снималась в «Тегеране». Когда стреляют в лавке антикварной, она подходит к лику святого, расколотому пополам, и говорит: «Тебе больно?» Я очень не хотела, чтобы ее пугали выстрелами, думала, что не надо ребенка вообще погружать в этот мир. Но Алов с Володей меня уговорили.
Приехали на съемку. Думаю, сейчас выстрелят, она заплачет и уйдет. Звучит команда «Мотор!», рвутся снаряды, у меня закладывает уши, я не слышу, а она делает всё, что ей сказал отец, как будто этого ничего нет. Он ей сказал, что она должна тихо встать, пойти — она всё это сделала от первой до последней секунды.
Вот так начался ее путь в этот мир, он таки ее затянул. Сначала она поступила на актерский, потом стала делать «1001 рассказ о кино» — документальные фильмы, поступила на Высшие режиссерские курсы и стала режиссером.
«Володина идея была, чтобы возродился наконец русский язык»— Наталья была сорежиссером на последнем фильме Владимира Наумовича. Почему он не вышел?
— Очень мало выделили денег, сумма была просто смешная. Но сняли множество замечательных сцен. Стоянов очень смешно играл Салтана, а я играла сватью бабу Бабариху, радовалась, как ребенок.
— Это была первая ваша возрастная роль?
— Первая характерная, да. Бабариха старой не была, у нее даже намечался роман с Салтаном. Было очень смешно придумано. Пушкин у нас был. Но мы не видели его лица.
Володина идея была, чтобы возродился наконец русский язык, чтобы в школах на первом уроке в первом классе читали Пушкина. Об этом он говорил еще 20 лет назад. Ходил с какими-то письмами, но как-то это не находило отклика. К сожалению,
— Что еще он не снял, кроме «Салтана»?
— Он хотел снять все сказки Пушкина. Но не так, чтобы от слова до слова, тогда это короткий метр. Всё должно быть наполнено философией, другими стихами Пушкина и самим Пушкиным, он тоже мыслился как персонаж.
— Помнится, Владимир Наумович говорил: «Гений должен играть гения». Кто на роль Пушкина предполагался?
— Лица нет. Это человек, который очень похож.
— Не Безруков?
-— (Смеется.) Нет.
— Вы наверняка говорили о современном кино. Что он думал об этом?
— Говорил, что сейчас клиповое сознание. Он очень дружил с Феллини. Когда он видел его последний раз, Феллини сказал: «Мой зритель умер. Они знают, что я Феллини, знают, что она — Мазина, но не хотят больше вдумываться, вглядываться, вслушиваться. Не хотят». Володя тоже так считал.
Он был гениальным. Спустя почти год после его ухода я открываю какие-то его картины, графику, пытаюсь понять. Безумно этого хочу, но всё равно до конца не пойму. Вглядываюсь в лики людей, понимаю, как создается кадр, как словно с полотен Брейгеля сходят персонажи, но там ведь есть еще второй план и дальше, дальше, дальше… Надо обладать определенным образованием, любовью к кино, чтобы это смотреть, понимать.
Ни один фильм — ни его, ни их с Аловым — не был на поверхности. Там было много-много-много всего. Он говорил, что сейчас всё — верхний слой кожи. Он этого не любил. Сегодня, когда я вглядываюсь, открываю нового Наумова и новую себя.
Долгое время у меня не было такой потребности. Я смотрела свой фильм и забывала о нем. «У озера» посмотрела 30 лет спустя — так я устроена. Сейчас я хочу погрузиться в Володины картины, потому что каждый кадр не был снят без того, чтобы он не подошел к камере, не посмотрел в глазок. Там нет ничего случайного.
«Я понимала: Алов и Наумов всегда снимают свое кино»— У вас есть любимый фильм?
— Нет. Очень люблю «Тиля», «Десять лет без права переписки». Люблю «Белый праздник». Это единственная картина, когда я его о чем-то попросила. «Володя, а можно выкинуть? Убери меня, пожалуйста». Он сказал: «Почему? Ты хорошо играешь, Тонино очень нравится». Я говорю: «Не хочу так. Не хочу, чтобы была эта женщина, это горе, этот практически последний вздох, это несчастье, одиночество, отчаяние. Давай переснимем по-другому». Он сказал: «Пройдет время -— поймешь, что, наверное, это одна из лучших твоих ролей» — и, конечно, ничего не переснял. Уже какое-то время я понимаю, что да, он был прав.
— Как он работал с актерами? Почему они его и Алова так любили, шли к ним?
— У них была радость творчества. Не муки, а радость. Невероятный дар общения с людьми. Они всегда фантазировали, были в хорошем настроении, у них всё случалось играючи и легко, притом что я понимала: Алов и Наумов всегда снимают свое кино.
— У него были любимые страны, города?
— Италию очень любил, много там снимал. Мы с выбором натуры, наверное, объездили всю эту страну. Венецию любил. Он гондолу привез в Москву, гондольера и одел его в костюм XVII века. Они у нас плавали напротив Кремля (фильм «Джоконда на асфальте». — «Известия»). Он был очень деятельный, и если что-то хотел сделать, всегда своего добивался. Всегда.
— Он верил в отечественный кинематограф?
— Не знаю. Он говорил, что становится немножечко не так в нашем королевстве, не более того. Знаю, что у него были любимые люди. Марлен Мартынович Хуциев, любимый однокурсник, он очень ценил его.
— Как вы проведете его день рождения?
— В семье.
— Ваш сын Кирилл не собирается продолжить семейную кинотрадицию?
— И близко нет. Он на втором курсе юридического факультета. Ему нравится. Он очень хороший. Настолько хороший, что вообще таких детей не бывает.
— Внук радует?
— Внук вообще! Болтает без перерыва. Он был совсем малёк год назад — год и семь. Очень рада, что Володю он застал, они вместе рисовали. Он видит эти картины и говорит: «Деда Вова». Я говорю: «Да».
— Вы вернетесь в кинематограф? Есть такие планы?
— Пока не могу, не хочу. Не готова на эту тему даже размышлять. Мой мир пока тот, который я вспоминаю. Может быть, это пока. Те, кого я люблю, кому я благодарна, кто и есть я, — всё это далеко. Как Лена Бармина говорит: «Я, наверное, сюда вернусь, когда сила моя окрепнет, когда уйдет в сердце боль, от которой я слабею и могу всё перепутать». Вот я сейчас не хочу все перепутать. Нельзя.
Справка «Известий»
