Впервые переведенный на русский роман Юкио Мисимы «После банкета», вышедший в 1960 году, на родине писателя был воспринят как сатирический и сопровождался скандалом: бывший министр иностранных дел Хатиро Арита узнал себя в одном из центральных персонажей, баллотирующемся на пост губернатора Токио, и даже подал на писателя в суд. Однако русскому читателю, привыкшему понимать под сатирой нечто гораздо более желчное и злое, «После банкета» покажется скорее красивым философским хайку, в котором роман двух немолодых людей изящно рифмуется с политическими интригами. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Юкио Мисима«После банкета»М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2023. — пер. с яп. Е. Струговой. — 288 с.
«После банкета» написан не от первого лица, но мы видим происходящее с точки зрения героини — 50-летней Кадзу, хозяйки фешенебельного ресторана, в банкетных залах которого собираются «всесильные и великодушные клиенты из политических и финансовых кругов». Это преимущественно представители Партии консерваторов, чья схватка с куда менее богатой Партией новаторов окажется стержнем губернаторских выборов во второй половине книги. А первую Мисима начинает с того, что создает чрезвычайно привлекательный, как физически, так и психологически, портрет героини: «Ее пышная, соблазнительная фигура таила в себе прелесть сельской природы, кипучую силу и страсть. ... Волей небес наделенная мужской решительностью и по-женски нерасчетливым темпераментом, она могла пойти значительно дальше мужчины».
Подтверждают эту характеристику и многочисленные влиятельные друзья героини, например, один старенький закулисный политик, считающий эту редкую женщину способной на великие свершения: «Скажите ей: «Встряхни Японию!» — она и это сможет сделать. ... Если появится мужчина, который вызовет у нее подлинную страсть, — вот тогда эта женщина взорвется».
Сама героиня, давно «расставшаяся со страстями», оставившая позади бурное прошлое, полное «мытарств и лишений» (таких, как продажа вразнос жареных лепешек из батата), скептически реагирует на столь романтические представления о ее натуре. Завязывающиеся у нее отношения с бывшим министром иностранных дел Ногути, «худым и несколько потертым» мужчиной за 60, ничуть не похожи ни на какую взрывную «подлинную страсть». Ее чувство скорее сродни материнской нежности, когда при первой встрече женщина обращает внимание не только на «кристально ясные глаза» и «удивительно длинные брови вразлет», но и на его несвежий воротник, думая про себя: «Пусть и бывший, но министр — и в такой рубашке. Наверное, за ним некому ухаживать».
В сущности, весь роман и последующий брак (точнее, мезальянс) героев складывается из того, что привыкший к очень скромной жизни на одну пенсию отставной чиновник сопротивляется попыткам богатой рестораторши так или иначе «поухаживать» за ним, внести какие-то перемены в его жизнь и помочь ему — начиная от гардероба и заканчивая предвыборной кампанией на пост губернатора, ради которой Ногути опрометчиво решает вернуться в большую политику.
Мисима последовательно выстраивает контраст между знойной «женщиной с огоньком» и суховатым резонером, которого порой удивляет детская непосредственность его новой жены и ее чрезмерная «естественность», позволяющая ей легко заливаться искренними слезами по малейшему поводу — и на нелепом спектакле в театре кабуки, и на буддийской праздничной церемонии, и во время молитвы у домашнего алтаря, и просто от захватывающего дух пейзажа. Увлекающаяся героиня изо всех сил романтизирует своего сдержанного возлюбленного в английском пальто 1928 года, предпочитая видеть прежде всего «дух конфуцианской бережливости» в сочетании с «аристократическим вкусом», находит красивыми его острый нос и оттопыренные уши, не сразу замечая тревожные «звоночки» и стариковские словечки, проскальзывающие в речи Ногути. Впоследствии эти первые симптомы выльются в полное отсутствие взаимопонимания: как на личном бытовом уровне (жена не хочет расставаться с рестораном, который служит ей и комфортным домом, а муж из-за своего чиновничьего статуса не может переехать к ней, поэтому они встречаются лишь по выходным), так и на общественно-политическом, когда Кадзу со всей присущей ей пылкостью погрузится в политику в качестве жены кандидата, агитирующей за него.
Взамен холодный мрачный муж, который становится все более грубым и жестоким, не может предложить героине ничего, кроме уютного семейного склепа, где благодарная Кадзу долго молится, испытывая «головокружительное счастье» от того, что ее пустили в «выдающуюся семью». Вероятно, Мисима отчасти наделяет жизнелюбивую Кадзу своим собственным самурайским интересом и вниманием к теме смерти и посмертного обустройства, но в то же время понимает, что этой цветущей женщине еще рано хоронить себя («...в могиле человек жить не может»), и вместе с ней печалится из-за продажи ее любимого ресторана-усадьбы, компрометирующего мужа: «...в итоге она отдала предпочтение не чудесному тамошнему саду, а замшелой могиле на кладбищенском участке семьи Ногути».
Самоотверженная жена жертвует не только любимым делом и привычным гармоничным образом жизни, не только деньгами, которые вкладывает в кампанию нищей Партии новаторов, но и собственной репутацией и душевным равновесием, когда политические конкуренты вытаскивают на свет ее прошлое и делают ее объектом недоброжелательного внимания и насмешек электората. Рассказывая о выступлениях чувствительной героини перед избирателями, Мисима проявляет себя как мастер яркой поэтической метафоры: «Слова «реформы в столичном правительстве», «активная политика против безработицы», которые произносила Кадзу, будто крылатые, но обессилевшие муравьи, падали на землю, а слова цвета сырого мяса, которые вылетали из уст толпы, переливались красными каплями в лучах солнца».
Все это очень интересно как образчик тонкого и живописного психологического реализма, однако, учитывая громкое судебное дело, сопровождавшее «После банкета», возникает вопрос: где же обещанные сатирические шпильки, порочащие прототипа подробности (кроме оттопыренных ушей и старого пальто) и вообще хоть какие-то поводы подать на автора в суд? Предвыборную политтехнологическую кухню Мисима описывает достаточно подробно, но с очень мягкой иронией, и ход мыслей, с которыми героиня распространяет среди избирателей календари с изображением мужа, вызывает умиление: «Он должен со стены с мудрой улыбкой пристально смотреть на все эти небогатые столы. Должен чувствовать теплый пар от еды. Улыбка Ногути должна проникнуть и витать повсюду: у птичьей клетки, под старыми стенными часами, рядом с телевизором, над досочкой в кухне, где записано, какие овощи и рыбу заказать, рядом с посудным шкафом, где спит кошка».
Конечно, иногда Мисима позволяет себе кое-какие ехидные намеки и шутки, но не задевающие никого конкретно. Например, когда Кадзу и Ногути совершают поездку на весеннюю буддийскую церемонию Омидзутори в компании нескольких старцев из мира журналистики, речь заходит о поэзии, и один из персонажей придумывает хайку: «И в политике, и в финансах сборище одних дураков». А одному из персонажей приходит ироничная мысль о том, что характерная черта японцев — доверие к плохим ораторам. Но в целом возникает ощущение, что автор романа не собирался никого выводить на чистую воду и критиковать современную ему политическую систему — он всего лишь рассказал об одном женском разочаровании с большим сочувствием и пониманием.
А то, что судьба героини всколыхнула общественное мнение и, как считается, затормозила или даже сделала невозможным развитие жанра японской политической сатиры (после проигранного Мисимой суда), можно считать скорее непредвиденным побочным эффектом задумчивой и лирической, совсем не обличительной книги, в финале метафорически раскрывающей суть политики: «Если положить мокрую одежду выжимать в центрифугу, при стремительном вращении не удастся разглядеть, где рубашки, а где нижнее белье. Вот так же и то, что мы называем человеческой природой, исчезает в водовороте политики».
