«Мелодия всё приводит к общему знаменателю»

16 октября бессменному лидеру «Браво» Евгению Хавтану исполняется 60. Странно думать об этом — музыка группы всегда ассоциируется с юностью и свежестью. Тем не менее никакого диссонанса в этом нет — с каждым альбомом «Браво» продолжает открываться новыми гранями, не костенея и не превращаясь в монумент самим себе. «Известия» поговорили с Евгением Хавтаном о скрытых резервах, внешнем виде, месте в истории и песнях на испанском языке.

— Группа «Браво» продолжает работать на сцене так, что молодым коллегам иной раз остается только позавидовать вашему внутреннему задору. Откуда такой энтузиазм?

— Я думаю, нам повезло, мы видели, как всё начиналось. Рубеж 1970-х и 1980-х — это же самое интересное время. Мы занимались музыкой, не отдавая себе отчет, зачем мы это делаем, просто хотелось высказаться. Перспективы никакой у нас точно не было. Было дикое желание донести музыку до людей, показать, что она есть, поделиться ею. Это давало очень хороший и сильный заряд — и дает до сих пор. Это отличная прививка, установившая верные координаты, заложившая правильную систему ценностей. Хотя, казалось бы, время к этому вовсе не располагало.

— Вы же первыми в Москве заиграли неоретро? Почему?

— Была же еще прекрасная группа «Центр», на которую мы все ходили, и это они были первыми, стали делать что-то другое, выбивавшееся из общего ряда. Я ведь начинал с хард-рока, в институте начал интересоваться новой волной, потом появилась Жанна Агузарова, и оказалось, что есть музыканты, которые нам обоим нравятся, — The Smiths, Нина Хаген... Этот интерес наложился на эстетику старого советского черно-белого кино — ну и всё сложилось.

— В воспоминаниях всех участников музыкального процесса начала 1980-х непременно упоминаются два казуса, которыми иллюстрируют рассказы о репрессиях против рок-н-ролла. Это история с группой «Воскресенье» — и ваша, тот самый знаменитый разгон концерта 18 марта 1984 года. Как вышло, что самая безобидная и политически нейтральная группа попала под этот маховик? За что вас вообще было трогать?

— Особой логики у власти не было. Наверное, мы просто были одной из самых ярких групп на тот момент, и в нас ткнули пальцем. Вопросы, которые мне задавал следователь, были странными и дикими. «Почему вы так выглядите?», «Почему у вас в песнях такие слова?». Следователю, наверное, не было и тридцати, молодой парень — но мы явно были воспитаны... в разных галактиках, наверное.

— Но процесс вашей музыкальной реабилитации был довольно быстрым: уже в 1986-м вы заиграли на больших фестивалях, у вас чуть ли не одними из первых вышла пластинка на «Мелодии»... Как этот процесс выглядел изнутри?

— Мы же были группой Московской рок-лаборатории и удачно выступили в Доме туриста на фестивале «Рок-Панорама». Там нас заметили, схватили в охапку, притащили в областную филармонию — и уже спустя несколько месяцев мы выступали на стадионах! Мы к тому моменту все были безработные — кого-то уволили, меня отчислили из института... Я, правда, восстановился, но понимал, что не хочу заниматься тем, чему меня учили, что мне важнее музыка. В группе мнения были разные на этот счет. Жанна была против перехода на профессиональные рельсы, она считала, что нам еще рано из андеграунда на стадионы... Но несмотря ни на что, мы сделали этот шаг, и не зря: это была отличная школа для нас как для группы, школа выживания.

С одной стороны, играли по 30 концертов в месяц! Только что нас преследовали, а теперь носили на руках. С другой — Жанна отказалась ездить на гастроли, а в филармонии мы должны были два месяца отработать по области. Филармония была убыточной, и мы за два или три месяца покрыли все ее долги... Ким Брейтбург предложил мне Аню Салмину, она справилась героически, перенеся ежедневные концерты в областных ДК, поздние возвращения. С ней мы и записали «Короля Оранжевое Лето» — многие долгое время думали, что это тоже Жанна поет, кстати. В общем, это была серьезная проверка — после такого группа или распадается, или продолжает существовать.

— Вы всегда внимательно относились к визуальному образу. Но в Москве в 1880-е было не очень просто с ярким и стильным гардеробом. Как вы выкручивались?

— Большую роль тут сыграла Жанна как главный стилист группы на тот момент. Тогда, чтобы выглядеть стильно, не нужно было много денег — важнее были хороший вкус, понимание стилистики и знание мест. Тишинский рынок был кладезем таких вещей, оттуда они к нам и попадали. Потом, когда мы начали много гастролировать, буквально в каждом городе появились секонд-хенды, еще один важный источник гардероба. Ну а уж когда границы открылись, появился куда больший выбор.

— А мужским голосом «Браво» запело потому, что не нашлось замены для Жанны Агузаровой?

— У нас не было другого выбора. Не было смысла искать другую девушку: ясно было, что я не найду ни такого голоса, как у Жанны, ни такой харизмы. Мужская история началась с Жени Осина. Он пел в группе год, может быть, но мы записали альбом — «Скажем мы друг другу «Браво»; он, кстати, вышел только недавно. Я не решался его выпускать, мне всё казалось, что там что-то не так, — а недавно нашлась аналоговая запись на бобинах, спасибо Игорю Замараеву, он ее сохранил. Все большие хиты, которые были потом перепеты Валерой [Сюткиным], как раз с этого альбома: «Добрый вечер, Москва», «Мне грустно и легко». А нынешний состав с Робертом Ленцем уже лет двадцать существует.

— Скажи, а правда, что на начальном этапе Ленцу пришлось переучиваться, чтобы петь по-русски?

— Он пел в отличной группе Mess Age (там, кстати, играл и Паша Кузин — был такой сложный период, он уходил, возвращался), они играли англоязычный инди-рок. И когда Роберт пришел, на первой же репетиции я ужаснулся: приходилось буквально разжевывать каждую фразу. Когда поешь по-английски, а потом по-русски, это две очень разных истории... Но Роберт всё вынес героически, надо отдать ему должное, и всё получилось.

— Рок — авторская музыка, у вас же по большей части тексты были чужие, но всё выглядело органично, несмотря на то что среди авторов были очень разные люди, от Вадима Степанцова и Дмитрия Спирина из «Тараканов» до Олега Чилапа из «Оптимального варианта». Как вам удавалось и удается их объединить в песнях?

— Для меня как для композитора всегда самым важным была мелодия. Она, мне кажется, всё приводит к общему знаменателю. Поэтам я, как правило, даю тему, где всё уже даже и спето, правда, на каком-то тарабарском языке — и они вписывают свою поэзию в эту музыку. Поэтому так всё и получается, органично и естественно. Но был один альбом, «Хиты про любовь», где чуть ли не половина текстов были мои. Его принято считать неудачным, как минимум в коммерческом отношении. Но вот недавно мы проводили опрос среди наших поклонников «ВКонтакте» — там самая молодая часть нашей аудитории, и выяснилось, что среди них этот альбом довольно высоко котируется.

— А был же случай, когда текст песни был написан кем-то из поклонников группы — очень романтическая история, вполне в духе «Браво», как мне кажется.

— Было такое. Мы буквально от безысходности выложили на каком-то форуме призыв: «Браво» ищет авторов текстов. Выложил мелодию, нам прислали много текстов, и один нам больше всего понравился — текст Андрея Пищулова. Уже потом я узнал, что у него есть своя группа и что он — работник одного из московских кладбищ... Дальше у нас сотрудничество не пошло, хоть мы и пробовали, но две песни мы вместе сделали, и очень удачно.

— На каком-то этапе внезапно запел и ты, совсем недавно — и очень интересно и обаятельно. Как ты решился на этот шаг?

— На самом деле я решился давно, еще во время записи альбома «Дорога в облака». Там была песня «Замок из песка», Валера сказал, что она ему не нравится, — а может, и другая была мотивация, уже не помню. И Ким Брейтбург, который был продюсером альбома, сказал мне — попробуй, спой сам. И вышло так, что после этого альбома Валера покинул группу — а мы были заявлены на «Максидроме», нас там ждали, мы были на пике в тот момент. Миша Козырев попросил: ну спойте хотя бы одну песню! Мы и спели... было очень смешно. Но в какой-то момент мне захотелось какие-то песни, которые пишутся, попробовать спеть самому. Сейчас мы разделили репертуар: какие-то песни поет Роберт, какие-то я, и нам достаточно комфортно, и хорошо это получается.

— Последнее время ты часто выступаешь со своим квазилатиноамериканским проектом Los Havtanos — но ведь у тебя и до этого были такие «уходы в сторону»?

— Были проекты, да — но маленькие и кратковременные, не думаю, что они заслуживают особого внимания. А Los Havtanos... наверное, латиноамериканская музыка после рок-н-ролла — следующая музыка, которая меня интересует. В ней много солнца, много ритма — того, который мною был неизведан. Всё началось два, что ли, года назад, в Сан-Франциско. Мы гуляли с приятелем по Хэйт-Эшбери и зашли в Club Deluxe перекусить. Там играла группа Barrio Manouche — интернациональный состав, музыка — смесь латиноамериканской музыки с французским джаз-манушем. Русскоговорящая официантка познакомила меня с их гитаристом, Хави Хименесом.

Я взял его визитку, а через какое-то время позвонил ему и предложил записаться вместе, прислал ему песню (это были «Корабли», с которых всё и началось) — он перезвонил мне, сказал, что песня ему понравилась, и согласился. Я привез эти записи в Москву — и тут уже началась история с кубинскими музыкантами, живущими в Москве. Когда песня была записана, я понял, что мне хочется продолжения этого банкета. А когда были записаны песни на испанском, захотел часть песен записать и по-русски — вот, собственно, и вся история, и она продолжается. Мне комфортно в этой музыке, мне доставляет удовольствие играть ее. Это, наверное, такое хобби — а может, и не хобби, не знаю.

— Ты слушаешь какую-нибудь новую музыку?

— Конечно, я слежу за тем, что происходит, и в самых разных областях. Новую музыку я нахожу по рекомендациям друзей — это меломаны моего поколения, мы понимаем друг друга, но и молодежь подкидывает что-то интересное, хотя вряд ли их музыка останется со мной надолго. Проверить музыку можно просто: если спустя много лет она доставляет тебе такое же удовольствие, как и в прошлом, — это хорошая, твоя музыка. Многое из того, чем я восторгался когда-то, не производит никакого впечатления — взгляд, наверное, изменился. Новых больших открытий я не вижу, и так и должно быть.

— Мне кажется, хорошей музыки не стало меньше, наоборот — просто теперь очередь слушателя ее искать, к нему больше не приходят Led Zeppelin и Deep Purple сами, распахивая ногой дверь...

— Led Zeppelin нет, но есть Greta Van Fleet (смеется) Они, конечно, не производят того впечатления. Или эти итальянцы, Maneskin. Было бы мне 20 лет, я бы слушал их с удовольствием... но у каждого поколения своя музыка. Эпоха больших имен закончилась, ресурс исчерпан. Нам периодически объявляют про новых «битлз», а через три месяца про них никто не помнит... Реальность изменилась, изменились люди, изменилась с появлением интернета музыкальная индустрия, и сделать ничего нельзя — зато можно в любой момент найти и послушать любую музыку, которую только захочется, и это прекрасно. У нас такой возможности не было.

— Но, скажем, под вас как плясали, так и пляшут. Мой 14-летний сын, входя в дом, снимает наушники и продолжает напевать: «Любите, девушки, простых романтиков»...

— Могу сказать про нас — мне до сих пор звонят редакторы программ типа «Танцы со звездами», «Голос» и просят наши песни. Многие, кстати, не знают, кто их поет. Встретил тут во дворе мальчика лет 12, в наушниках, спросил его — что слушаешь? Он показал мне плейлист, и там среди остромодных артистов — три наших песни. А кто их поет, не знает. Это, наверное, уже культурный код, наверное, еще родители слушали...

У нас в их возрасте всё было по-другому. Тот, кто слушал хард-рок, тому западло было слушать итальянцев — а у них нет этих принципов: они могут и Шуфутинского слушать про третье сентября, и Моргенштерна. Может, это и нормально.

— Вы до сих пор выпускаете альбомы, несмотря на то что уже лет десять идет речь о том, что альбомная форма себя изжила и многие музыканты выпускают только синглы по одной-две песни.

— Я-то мыслю всё равно альбомами. Мне обязательно нужно собрать песни, более того, объединить их какой-то идеей, каким-то звуком. Сейчас это происходит медленнее, чем раньше. Когда мне было 20–25 лет, песня за песней ложились, и выходил альбом, и вроде всё было спонтанно и здорово. А теперь я не могу, как тогда, «молотить» песни одну за другой: начинаешь думать, это кажется не так, это не то... Но всё равно делаем альбомы, да.

— Несколько из них продюсировал американец Гиан Райт, продюсер с именем и известностью. Как вам с ним работается? Нет ли внутреннего языкового барьера — все же текстовая составляющая важна в русской музыке?

— Гиан всегда просит, кстати говоря, переводы текстов, хочет знать, о чем поется — и, возможно, что-то в связи с этим меняет... Есть два подхода, два варианта работы с западными продюсерами: «утром деньги, вечером стулья», когда ты платишь, тебе делают микс и вы больше не видитесь — и как у нас с Гианом, когда есть взаимный интерес и симпатия. Мы уже лет десять сотрудничаем, мне нравится с ним работать, и ему нравится. Конечно, культурные коды у нас разные. Мне сначала не нравилось: мы привыкли, чтобы голос был громче, чтоб если соло трубы, было громко... Я его спрашиваю: где соло-то? А он отвечает: не торопись, послушай пару дней, ты поймешь, что громко не надо. Так и вышло. Гиан мне, кстати, как-то попросил прислать топ-десять русской рок-музыки. Я ему и прислал первую десятку одной большой радиостанции. Он послушал, и пишет мне: «Всё здорово, но какой это год? У нас такое звучало в 1980-е»... Так что, несмотря на то что все границы стерты, в области рок-музыки мы находимся на другой планете.

— А записываетесь вы по-прежнему дома?

— Да, у меня в гараже: там репетируем, там и записываемся, и треки отсылаем в Лос-Анджелес. Сначала я ездил туда, но Гиан настолько разобрался в том, что и как нужно делать, что в этом нет смысла.

— Как история закольцевалась: сначала репетировали и играли в подвалах и гаражах, а теперь снова в гараже, но уже в своем... Кстати, об истории: ваша недавно получила сразу два воплощения — литературное, в книге Алексея Певчева, и кинематографическое — в фильме Андрея Айрапетова. Что ты можешь сказать об этом?

— Леша проделал большую работу, он систематизировал нашу историю, и это здорово — ведь спустя много лет многие годы никто не может вспомнить даже точные даты! В ней кое-что недорассказано, недоговорено — но, может быть, когда-нибудь я сам дорасскажу... А фильм мы сознательно сделали коротким, меньше часа, чтобы можно было его смотреть на одном дыхании и выглядело современно — ведь в интернете никто больше 30–40 минут ничего смотреть не станет.

— Планируешь как-то публично отметить юбилей?

— Будет концерт в «Главклубе» в Москве 17 октября, а 31-го приедем в Питер, в A2 Green Concert. Ждем всех!

— Как ты сам воспринимаешь наступающий возрастной рубеж?

— Мне не очень в него верится... но что тут можно сделать? Отношусь философски. Бог дал мне одну из лучших профессий в мире, и я до сих пор могу ею заниматься. Многих из моего поколения в живых уже нет, прекрасных музыкантов. Нужно радоваться каждый день, что можешь взять в руки гитару, а если есть еще возможность играть для большой аудитории... У нас эта аудитория, несмотря на все изменения музыкальной моды, есть. Мы собираем площадки, и молодежь на нас ходит: всякий раз я вижу в зале много молодых лиц, и мне это дико приятно. А раз это так — это прекрасно.