«Кехман может оказаться крутейшим директором»

Эдуард Бояков надеется создать свой театр без кумовства и блуда, рассчитывает на помощь бизнесменов из списка «Форбс», опровергает получение миллиона рублей авторских и обвиняет во лжи новое руководство здания на Тверском бульваре. Об этом, а также о братстве артистов, собственных ошибках и возможном объединении художественных театров экс-худрук МХАТ имени Горького рассказал «Известиям».

— Месяц назад, уходя из МХАТа, вы пообещали рассказать о планах. И вот сообщили в «Фейсбуке» о создании театра. Почему пришли к такому решению?

— Мы действительно думаем о новом театре. Новом в разных смыслах. И в творческом отношении: нужна новая репертуарная политика, отличная как от либерально-постмодернистской, которая претендует на моду и актуальность, так и от чиновничье-совковой, которая доминирует в ведомстве. Новом и по человеческим принципам (мы хотим отойти от традиционных театральных интриг, кумовства, блуда, эгоизма), и по организационным — с другим уровнем мобильности, технологичности, независимости от государства.

— Думаете, ваш посыл будет востребован?

— Запрос есть, время пришло, я это чувствую и реагирую. Можно проводить аналогии и с Серебряным веком, когда рождались МХТ, дягилевские Русские сезоны, можно вспоминать середину века, когда возникали «Современник» и вечера в Политехническом, можно вспоминать относительно недавнее прошлое — миллениум, когда возникали «Новая драма», система театральных и кинопремий, независимые издательства, сетевая культура.

Какими бы громкими и романтичными эти аналогии ни казались, надо действовать. Мы в МХАТе даже носили майки с цитатой Станиславского «Жить — это значит действовать». Но действовать как гражданин и художник, то есть двигаться дальше в осмыслении и поиске ответов на главные вопросы, и это работа души.

— У вас было много проектов. Какое место среди них займет этот?

— Я задаю себе вопрос о деле жизни — каждый же, наверное, моделирует время от времени такую предельно серьезную ситуацию — и понимаю, что, несмотря на огромное количество проектов, от «Золотой маски», Пасхального фестиваля до МХАТ имени Горького, они не попадают для меня под категорию «вот это и есть то, что должно остаться после тебя».

Создание театра — прежде всего творческий вопрос. Но мы понимаем, что нужны разные энергии и ресурсы, в том числе материальные.

— Кто выступит учредителем?

— Бывший совет попечителей МХАТа. Надеемся, что к нам присоединится и председатель совета директоров АО «Ростсельмаш» Константин Бабкин. Это частная инициатива.

Мы будем искать сотрудничества и с государством, безусловно. В этом отношении нам в помощь и мэрия, и ведомства, и администрация президента, и полугосударственные структуры — кого-то мы проинформировали, кто-то уже подтвердил поддержку. Но ядро, творческое зерно, рождается в пространстве нашей творческой команды и наших попечителей.

— Значит, деньги дадут те самые люди, что вас поддерживали во МХАТе?

— В начале да. В прошлом и этом году средства перечислялись в Институт культурной политики (ИКП). ИКП мог тратить их на театральные проекты, но каждый раз подтверждалось, согласовывалось название спектакля. После моего ухода из театра наши попечители, партнеры повели себя просто потрясающе. Сказали: «Мы прекращаем сотрудничество со МХАТом, но деньги на счетах и будущие деньги, которые мы уже обещали, выделяются на новый проект». Плюс в поддержку готовы включиться еще несколько очень серьезных имен и компаний.

— Кто именно?

— Одну я назову, переговоры в заключительной стадии. Это «МТС Энтертейнмент». Они коммерсанты и этого не скрывают, но у них есть и творческие амбиции, мне это нравится. Им не нужны антрепризные спектакли с людьми из телевизора, им нужны большие постановки.

— Вы строите театр в творческом смысле или материально тоже будете что-то возводить?

— Посмотрим, дойдет ли дело до строительства здания. Пока ориентируемся на мобильность. Будем работать с площадками, но отношения с ними планируем серьезнее, чем арендные. Даже на уровне интерьера, инфраструктуры, наверное, вложимся: если вы пришли на спектакль, а буфеты-туалеты плохие, билетеры вам нахамили, мерча, буклетов и программок нет — значит, это проблема спектакля. Не все площадки будут изначально театральными, что тоже даст новую энергию, потому что отойти от традиционного итальянского портала иногда совершенно необходимо.

—Театр будет репертуарным?— Да. Серьезный большой репертуар. Что-то мы сделаем уже весной, в частности новую редакцию «Лавра».

— Как назовете театр?

— Пока не буду говорить, хотя название уже есть. Рассчитываем, что в январе выпустим первый пресс-релиз, пригласим на пресс-конференцию, чтобы всё было официально — и название, и учредители, и сайт.

— Численность труппы какую предполагаете?

— Не будет труппы, будет братство людей. Такой принцип.— Антрепризный?

— Нет. Принцип, который существовал у меня в театре «Практика». Де-юре это как бы антреприза, но что в итоге получилось? Сыграла свою первую роль Дапкунайте на московской сцене — вышла в поэтическом спектакле, ну и пошло-поехало. Точно так же получилось у Александра Филиппенко, Вениамина Смехова, Агнии Кузнецовой, Алисы Хазановой, Алисы Гребенщиковой, Эдуарда Флёрова. Это очень правильно, по-человечески.

— Были ли в эти три года моменты, о которых вы сожалеете? Что вы сделали неправильно, на ваш взгляд?

— Я думаю, мы огромное количество ошибок совершили, какие-то сейчас могу назвать, а о чем-то мне еще предстоит подумать. В том числе про отношения с государством, которые привели к совершенно очевидному решению. Это закрытие нашего театра (я не могу употреблять слово «разгром», потому мы с вами говорим о новом театре, но, с другой стороны, нас именно закрыли) — проявление серьезных процессов, которые не только в русском театре происходят, но шире — в русской культуре.

Это восстановление старых спектаклей во МХАТе не является ли символическим? Мы хотим, чтобы туда страна двигалась? Театр показывает направление движения страны, интеллектуальную и энергетическую повестку. Мы неизбежно получаем в жизни то, что десять лет назад было главным трендом актуальной сцены, это закон.

Я считаю, что наша страна очень серьезно продвинулась в вопросе суверенности политической и военной, мы неплохо продвигаемся в экономической плоскости — посмотрите, сколько строится домов по любой из трасс, если выехать из Москвы, да и вокруг каждого большого города в России такое. И не Абрамович покупает эти участки, а обычные русские люди. И автомобильный рынок — крупнейший в Европе. Это мы покупаем, строим, рожаем детей, хотя со страшной отрицательной демографией, но все-таки что-то происходит, мы живы.

А вот в отношении культурной политики есть большой вопрос. Я не скажу, что мы мертвы, но то, что нет живых процессов, живых токов, есть стагнация, совершенно точно. Мы не продержимся долго, если не будет культуры, ориентированной не только на прошлое, но и на будущее. Никита Сергеевич Михалков любит цитировать классическое: традиция — это передача огня, а не пепла. Это очень хорошая мысль: передавать надо живой огонь, принципы, идеи, а не заскорузлые, застывшие формы.

— МХАТ возвращается к пеплу?

— Мы много говорили с культурологом Соломоном Волковым о МХАТе. По его словам, главный его образ — это Феникс. Думаю, что даже на нашем веку мы еще увидим много новых сюжетов.

— Один из них — объединение художественных театров?

— Увы, есть такая тема, на самом высоком уровне ее обсуждают. Это не значит, что объединение вот-вот случится, это значит, что его точно обсуждают. Это ужасно и глупо, по-моему. Потому что не найти более разных театров. Если брать МХАТ имени Горького или МХТ имени Чехова, то к каждому можно найти с десяток театров, которые им ближе.

— Вернемся к МХАТ имени Горького. После ухода никаких комментариев от вас не последовало.

— Я решил помолчать, понимал: любая негативная полемическая повестка может театру мешать. Разговор мой с Кехманом последний был позитивным и простым. Он сказал: «Ничего личного. Татьяна Васильевна не придет в театр, если ты здесь будешь». У меня, имеющего пятилетний контракт, был выбор: либо я рою окопы, начинается долгая тяжба, либо я увольняюсь. Я и уволился. Отношусь к этому легко и с пониманием. Кехман хочет строить другой театр, а по новому уставу худрук числится прямым подчиненным директора. Директор отвечает за репертуар, за художественную политику — за всё.

— После решения уйти вы с Владимиром Кехманом не общались?

— Ситуация изменилась в секунду, после того как я написал заявление. До этого мы обсуждали репетиции моих спектаклей, репертуар. Он сказал: «Да, конечно, хоть ты и уходишь, ты будешь репетировать, «Лавр», другие спектакли мы сохраним». Пожали руки друг другу, я встал, и здесь наступил первый момент удивления — я увидел охранника, который стоит рядом. Я был, мягко выражаясь, удивлен. Но быстро всё понял. Охранник сопроводил меня в мой кабинет, потом довел до вахты и дальше до угла театра, то есть мне дали понять, что я вообще здесь не должен появляться.

— Это правда, что за «Лавра» отчисляется миллион авторских?

— Если еще раз двадцать Кехман произнесет, что Бояков получает миллион за «Лавра», все в это поверят. Вы же не видели контракта моего.

— Видели, в открытом доступе на «Госзакупках». Миллиона там действительно нет.

— Конечно. Авторские — 4,5–5%. Значительно меньше, чем выплачивалось некоторым режиссерам и драматургам. Я же понимаю свое место и место, допустим, Кончаловского. Если спектакль собирает два с лишним миллиона, можно представить, что 4,5% — меньше 100 тыс. Когда я пришел во МХАТ, некоторые драматурги и композиторы — не буду называть фамилии — меньше 10% вообще не получали.

«Лавр», минусуя все отчисления — авторские, гонорар приглашенным артистам,— приносит театру миллион с лишним прибыли каждый раз. По данным билетных операторов, это самый популярный драматический спектакль в Москве — почти 90 млн выручка в 2021 году.

— Аргумент Владимира Кехмана: до вашего прихода МХАТ лучше посещался. В интервью «Известиям» он назвал годовую цифру — 345 тыс.

— Это цифра нереальная, работала схема, когда нагоняют людей. Если в двух словах, то приглашения, а не купленные билеты, тоже считались, и за счет этого выполнялось госзадание. Зрителей в театре не было — это факт. Я видел «Три сестры» перед тем, как начать реконструкцию этого спектакля. Было 120 человек в зале. То же самое и с информационным пространством. Если смотреть данные «Медиалогии» 2017 года, МХАТ имени Горького не было даже в числе 50 упоминаемых театров. Театр был неживой. У нас же он попал в число самых медийных и популярных. Мы росли по продажам, перевыполняли госзадание по сборам. В театр пошли люди.

— Владимир Кехман считает, что со своей командой вы раздули штаты.

— Мои коллеги из информационного отдела придумали мем: «27 пиарщиков». Это Кехман себе позволил сказать, что вот в отделе 27 пиарщиков неизвестно чем занимаются. На самом деле это был огромный департамент, который вел и магазины, и программу Третьей сцены, которая стала главной площадкой Москвы для современного танца, а также невероятные поэтические события, ведь у нас выступили 70–80% ведущих русских поэтов.

— Гендиректор также считает, что вы посягнули на наследие, убрав из репертуара спектакли Татьяны Дорониной.

— Слова Кехмана о том, что задача МХАТа — сохранить наследие, такое же вранье, как и про миллионные отчисления Боякову и наплыв зрителей у Дорониной.

МХАТ изначально создавался как театр, привносящий в русскую культуру новые имена, смыслы, новых художников, новые тренды. Мы занимались живым делом. Еще раз хочу подчеркнуть, что подавляющее большинство премьер, творческих проектов, были сделаны на деньги попечителей. И это не какая-то шарашка по отмыванию государственных средств, как случается сплошь и рядом, а ровно наоборот. Если закрывать тему с Кехманом и его бесцеремонной ложью, надо сказать и об этих деньгах.

— Владимир Абрамович рассказывал «Известиям», что у него был разговор с попечителями, но в итоге не сложилось. Что, на ваш взгляд, там произошло?

— Да, у него была премьера «Дон Кихота» в Новосибирске и разговор был по скайпу. Это до моего увольнения случилось, когда мы пытались дружить и сотрудничать.

— Долго вы пытались дружить?

— Дня три. Внутри этих дней было много чего Владимиром Абрамовичем сказано, и, в частности, в этом «скайпе» он произнес: «Огромное вам, попечители, спасибо за поддержку театра. Я руководитель двух театров — Михайловского и Новосибирского, и в одном, и в другом сделал попечительские советы. Могу вам сообщить, что ни копейки эти попечители мне не дали, а вы даете сто с лишним миллионов».

— Это его обращение к членам совета?

— Да. А там сидели серьезные люди из списка «Форбс», с общественной репутацией, с огромным опытом организации больших событий. Берет слово Вадим Лобов и говорит: «Да, мы помогаем, мы делаем это, потому что верим в эту художественную политику». Называет мою фамилию, но дело ведь не во мне, а в программе работы с русским культурным кодом, современной драматургией, с наследием. Театр этим занимался, и попечители в нас поверили. При их участии мы хотели сделать проект с частно-государственным партнерством.

— Но есть же образцы такого партнерства, Большой театр например. Чем ваш случай уникален?

— Большой театр привлекает не меньше денег, чем мы привлекли, хотя мы были лидерами среди драматических театров. Но попечители Большого при всем огромном уважении к ним — это другая химия и другие мотивы. Они поддерживают статус Большого как театра, который на сторублевке изображен и остается одним из символов официоза.

У МХАТа генетический код другой. Вспомните речь Станиславского на 10-летии театра. Потрясающий текст, где он говорит, что у театра три основателя: Станиславский, Немирович и Савва Морозов, который этими деньгами проявил свою продюсерскую, творческую волю. В этом отношении Кехман последователен, он сказал: «Мне не нужны такие попечители, которые будут влиять на мою художественную политику».

— Столкновение концепций, однако.

— Меньше всего мне сейчас хочется устраивать из этого какую-то полемику. Я художник, о другом думаю. Будет худрук или будет подтверждена роль Дорониной как худрука, и Кехман может оказаться прекрасным, совершенно крутейшим директором. Он умен, у него есть серьезные менеджерские качества и опыт. Он человек дела, но при этом мне и моим коллегам в глаза говорил: «Я в драматическом театре ничего не понимаю. И книг я не читаю».

— И снова о «Лавре». В декабре объявлены два спектакля. Они без вас, режиссера, репетируются?

— Мне сказали: «В вашем присутствии на репетиции нет производственной необходимости». Это бред, конечно. Артисты в шоке, спрашивают: «Мы играем или не играем?» Мы обсуждали вопрос, играть или нет, ну решили проглотить и эту пилюлю, играть, ведь есть обязательства. Но декабрьские спектакли будут последними. Сейчас наши попечители ведут переговоры с театром, чтобы выкупить права. Но даже если этого не получится, всё равно «Лавр» будет идти в новой редакции в нашем новом театре. В строительство которого, а не в скандалы мы и направим все силы.